Михаил Гордин - Пушкинский век

Декабрист Андрей Розен говорит в своих воспоминаниях: «С 1822 года, по возвращении гвардии с похода в Литву, заметно было, что между офицерами стали выказываться личности, занимавшиеся не одними только ученьями, картами и уставом воинским, но чтением научных книг. Беседы шумные, казарменные, о прелестях женских, о поединках, попойках и охоте становились реже, и вместо них все чаще слышны были суждения о политической экономии Сея, об истории, народном образовании. Место неугасимой трубки заменяли на несколько часов в день книга и перо, и вместо билета в театр стали брать билеты на получение книг из библиотек».

писал о тогдашней гвардейской молодежи Федор Глинка.

Другой современник вспоминал, что тогда молодые офицеры на балах зачастую не танцевали, а обсуждали политэкономические теории.

Вид на Симеоновский мост, набережную Фонтанки и Михайловский замок. Литография А. Мартынова. Около 1820 г.

«Ты, я слышу, танцуешь, — недоумевает в письме к брату в Париж один из молодых республиканцев, Николай Тургенев. — Графу Головину дочь его писала, что с тобою танцевала. И так я с некоторым удивлением узнал, что теперь во Франции еще и танцуют!» И дальше по-французски: «Экоссез конституционный, независимый, или контрданс монархический, или вальс контрмонархический?»

Наряду с пуританским надменным ригоризмом молодые люди декабристского закала порою выражали свое вольнодумство, свою благородную гражданскую независимость поступками подчеркнуто экстравагантными, вызывающе ироничными. Именно такой стиль поведения выбрал для себя обаятельный кавалергард Михаил Лунин. Для примера стоит привести рассказ об одной его шалости, учиненной во время летних маневров гвардии под Петергофом. Погода стояла жаркая. Изнемогая от зноя, солдаты и офицеры после учений норовили отлучиться из лагеря и искупаться в заливе. Однажды, отправившись прогуляться по взморью, великий князь Константин Павлович застал нескольких офицеров нагишом. Последовал выговор командирам полков. В результате чего по гвардии был отдан приказ, строго воспрещавший купаться на том основании, что появление гвардейцев в голом виде возле проезжей дороги (которая тут проходила по берегу залива) нарушает приличия. Зная заранее, когда его генерал будет проезжать по дороге, Лунин за несколько минут перед тем залез в воду в полной форме — в кивере, мундире, ботфортах, так что генерал еще издали увидел барахтающегося в воде офицера. Когда генеральская коляска с ним поравнялась, Лунин быстро вскочил на ноги и, стоя по пояс в воде, вытянулся и почтительно отдал честь. Озадаченный командир подозвал к себе офицера, узнал в нем Лунина, любимца великих князей и кумира кавалергардов, и с изумлением спросил:

— Что это вы тут делаете?

— Купаюсь, — ответил Лунин, — а чтобы не нарушить предписание вашего превосходительства, стараюсь делать это в самой приличной форме…

Площадь у Большого театра. Рисунок А. Мартынова. 1810-е гг.

Рискованные шалости молодых гвардейских офицеров выглядели явным вольнодумством на фоне мелочной регламентации и муштры, которые насаждал в стране и в армии граф Аракчеев. Одной из самых невинных проказ считалось перевешивание вывесок. Этим занимались ночью под носом у полиции. Наутро над аптекой красовалась вывеска гробовщика, над мясной лавкой — модистки, над булочной — сапожника и т. д.

О том, что кутежи и проказы могли служить выражением душевной свободы, писал юный Пушкин в стихотворном послании своему приятелю, гусарскому офицеру П. П. Каверину:

Люди высокого ума настойчиво искали способ соединить свои свободные порывы и освободительные идеи.

Члены распущенной Семеновской артели и члены Священной артели были связаны друг с другом, а также с участниками других офицерских кружков. «Сергей Трубецкой, Матвей и Сергей Муравьевы и я, — рассказывал Якушкин, — мы жили в казармах и очень часто бывали вместе с тремя братьями Муравьевыми: Александром, Михайлом и Николаем… В беседах наших обыкновенно разговор был о положении России. Тут разбирались главные язвы нашего отечества: закостенелость народа, крепостное состояние, жестокое обращение с солдатами, которых служба в течение 25 лет почти была каторга; повсеместное лихоимство, грабительство и, наконец, явное неуважение к человеку вообще».

Ф. Н. Глинка. Литография К. Беггрова. 1821 г.

Девятого февраля 1816 года князь Сергей Трубецкой, тогда молодой поручик, приехал в казармы Семеновского полка. Следом за ним приехали Никита и Александр Муравьевы, с которыми Трубецкой сговорился еще раньше. Они втроем предложили Якушкину и Муравьевым-Апостолам составить тайное общество, целью которого было бы противодействие влиянию немцев, состоящих в русской службе. Якушкин отвечал, что в «заговор против немцев» не войдет, но хочет участвовать в обществе, члены которого сообща трудились бы для блага России. В том же духе отвечали и Муравьевы-Апостолы. Тогда Александр Муравьев признался, что предложение было только пробным, что Трубецкой, Никита Муравьев и он сам желают основать союз, который стремился бы к перемене порядков в стране и имел бы в виду «в обширном смысле» благополучие России. Тут же шесть членов-основателей нового братства договорились разработать его Устав и принимать членов не иначе как с общего согласия. Так, в одном из казарменных зданий, стоявших по бокам огромного заснеженного квадрата Семеновского плаца, было положено начало тайному обществу, которое назвали «Союз Спасения, или Общество истинных и верных сынов отечества».

Речь шла о спасении России от тягот самовластья и крепостного права. Члены «Союза спасения» всерьез обсуждали возможность цареубийства. Михаил Лунин предлагал напасть в масках на карету царя где-нибудь на Царскосельской дороге. Иван Якушкин — во время пребывания гвардии в Москве осенью 1817 года вызвался застрелить царя, когда тот будет выходить из Успенского собора, а затем собирался убить себя.