Андрей Франц - Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании

— Народ франков, народ загорный, народ, по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию святой церкви выделяющийся среди всех народов: к вам обращается речь моя и к вам устремляется наше увещевание. Мы хотим, чтобы вы ведали, какая печальная причина привела нас в ваши края, какая необходимость зовет вас и всех верных католиков. От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам важное известие, да и ранее весьма часто доходило до нашего слуха, что народ персидского царства, иноземное племя, чуждое богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, опустошил их мечом, грабежами, огнем, самих же их частью увел в свой край в полон, частью же погубил постыдным умерщвлением … [218]

Тут, конечно же, нужно сказать, что известие о взятии Иерусалима шло к Урбану довольно долго. Сельджуки захватили его в 1071 году, но лишь через двадцать четыре года, в 1095 году Папа решает донести его до сведения общественности. Ладно, спишем на крайне медленное движение информации в одиннадцатом веке [219]. Самое интересное начинается дальше.

— Они опрокидывают алтари, оскверняя их своими испражнениями, обрезают христиан и обрезанные части кидают в алтари или в крещальни.

Рассказывая об осквернении храмов язычниками-сельджуками, Папа, конечно же, погорячился. Ибо сельджуки были никакими не язычниками, а мусульманами. И вряд ли позволили бы себе такие вольности в храмах, посвященных вполне уважаемому в исламе пророку Исе. Капитулируя перед султаном Алп Арсланом, жители Иерусалима выговорили себе право исповедовать свою религию и владеть своим имуществом. И, в целом, это условие было соблюдено. Однако, военная пропаганда — строгая наука. И если по сценарию требуется, чтобы оскверняли храмы, значит оскверняли!

Далее — очень важный момент. Демонизация врага. Чтобы кровь закипела в жилах и рука ухватилась за рукоять меча с одним-единственным желанием: убивать тварей прямо сейчас, здесь, не сходя с места! С этим в Клермонской речи тоже было все в порядке.

— И если им хочется предать кого-нибудь позорной смерти, пронзают посреди живота, лишают детородных членов, привязывают к дереву и, гоняя вокруг него, хлестают до тех пор, пока из них не выпадают внутренности и сами не падают наземь. Иных же, привязанных к деревьям, поражают стрелами; иных, раздев донага и согнув шею, ударяют мечом и таким способом испытывают, каким ударом можно убить сразу. Что же сказать о невыразимом бесчестии, которому подвергаются женщины, о чем говорить хуже, нежели умалчивать?

Не менее важный раздел речи — о текущем моменте и первоочердных задачах франкского народа. Нужно сказать, что анализ текущего момента был сделан Католической Церковью весьма четко, изложен кратко и доходчиво. Почти приближаясь по лапидарности и выразительности к знаменитому: "Фабрики — рабочим, земля — крестьянам, мир — народам". Впрочем, мы увлеклись. Так что там говорил папа о текущем моменте и первоочередных задачах?

— Земля, которую вы населяете, сжата повсюду морем и горами, и поэтому сделалась тесной при вашей многочисленности. Богатствами же она не обильна и едва прокармливает тех, кто ее обрабатывает. Отсюда происходит то, что вы друг друга кусаете и пожираете, аки псы алчущие, ведете войны, наносите смертельные раны.

Что ж, все абсолютно верно. Земли не хватает, желающих — море, приходится рвать глотки каждому, кто только приблизится на расстояние броска. С этим, конечно же, нужно кончать, и Святой престол знает, как. Постановка цели — совершенно на уровне понимания лучших людей . Там, в Палестине — много вкусненького. Иди и возьми!

— Идите ко Гробу Святому, а святая церковь не оставит своим попечением ваших близких. Освободите Святую Землю из рук язычников и подчините ее себе. Земля та течет молоком и медом; те, кто здесь сиры и убоги, там будут счастливы и богаты. Иерусалим — плодороднейший пуп земли, второй рай. Он просит, ждет освобождения и непрестанно молит вас о помощи.

Правда, тут Папа опять слегка погрешил против истины. Малая Азия действительно была житницей Византии. Великолепно организованная сложнейшая система ирригации позволяла совершать тамошним садам и нивам просто чудеса плодоношения. Но все это было до того, как туда пришли сельджуки со своими стадами, шатрами и прочим кочевым укладом. К моменту произнесения речи в Клермоне от ирригационной системы не осталось и колышка, и рекламируемая Папой территория была фактически на грани голода.

Но на что не пойдешь ради достижения главной цели — избавления собственной земли от бесчисленных вооруженных орд лучших людей ! И — вот оно! Нет, не устоял, проговорился! Проболтался, ради чего все это затевается.

— Так пусть же они отправятся на бой с неверными — бой, который стоит начать и который достоин завершиться победой, — те, кто до сих пор предавался частным и беззаконным войнам, на великую беду для верующих! Пусть же станут они отныне рыцарями Христа, те, кто был всего лишь разбойниками! Пусть же они теперь с полным правом ведут борьбу с варварами, те, кто сражался против своих братьев и родичей! [220]

— Так хочет Бог!!! — неистовствовали тысячи собравшихся, многие из которых уже сегодня нашьют на одежду крест. Почти двести лет, не оскудевая, будет течь на Святую Землю полноводный поток до зубов вооруженных пилигримов. Но начало ему было положено именно здесь, в Клермоне, 26 ноября 1095 года. Папой Урбаном II.

Ну, вот все и разъяснилось. Операции Святой Церкви по принуждению лучших людей к миру вступила в свою финальную — экспортную стадию. То есть, кого не удалось умиротворить дома — отослали подальше, чтобы они там безобразия нарушали. И ведь получилось, еще как получилось!

В первый крестовый поход отправилось по разным оценкам от шестидесяти до ста тысяч самых отъявленных головорезов. А когда в 1146 г. по призыву Святого Бернарда взяли крест король Франции Людовик VII и император Конрад, число крестоносцев под их началом достигало уже 140000 человек [221].

В течение двух столетий наиболее агрессивные и воинственные особи лучших людей откачивались на восток, чтобы сложить там свою голову. Десятки и сотни тысяч! Возвращалось меньшинство. Все это означало чрезвычайно важную вещь! Те, кто остался на Востоке — больше не врывались в европейские церкви, на угоняли людей для постройки и осады европейских замков, не задерживали европейских крестьян с крестьянками, чтобы принудить их заплатить выкуп. И даже несчастных европейских ослов с ослицами и их поклажей, — и тех не угоняли.

Накал войны всех против всех ощутимо ослаб. И это не замедлило сказаться на положении народа. К концу двенадцатого века наиболее омерзительные формы крепостничества, прежде всего серваж, сходят на нет. Жизнь несколько успокаивается, и народ получает возможность вздохнуть спокойней. Личная зависимость крестьян все более и более приобретает формы поземельной зависимости, выражаемой всего лишь в выплате земельной ренты. Той самой, что так вдохновляла гуманиста Франсуа Рабле при описании жизни лучших людей в Телемской обители.