Андрей Франц - Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании

Кардинал снова остановился, сжимая кулаки в душевном волнении. Его дыхание участилось, выступивший, было, румянец тут же сменился бисеринками пота. Папа с видимым интересом наблюдал за всеми этими эволюциями, но по-прежнему хранил молчание. Наконец, Соффредо подошел к главному.

— Я не могу понять — почему?! Почему все эти люди, обладающие мудростью и мужеством, огромной житейской сметкой и невероятной, уму непостижимой изобретательностью — почему они обращают свои таланты во зло? Почему они не с нами, а против нас?!

Иннокентий понимающе кивнул и поднялся из кресла. Придержав за плечи, усадил обратно попытавшегося тоже встать кардинала. Прошелся по комнате. Затем подошел к Соффредо, наклонился и запечатлел у него на лбу легкий пастырский поцелуй.

Удивительное дело, но эта отеческая ласка вдруг разом вымела в душе Соффредо всю горечь и накипь непонимания. Осталось лишь спокойное внимание к тому важному, что сейчас будет сказано.

— Мой бедный Эррико, — Иннокентий ласково улыбнулся, и кардинал невольно ответил на его улыбку своей. Так называла его когда-то мама, особенно когда нужно было смазать щипучей настойкой ободранное колено или синяк под глазом. — Ты слишком много времени провел в седле, мотаясь из города в город, из страны в страну, распутывая козни врагов нашей матери Церкви. Такая жизнь приличествует скорее воину, нежели духовному лицу…

— Молчи, сын мой, — мягко остановил он пытавшегося возразить Соффредо. — Твои труды на благо Церкви воистину бесценны. Но отдавая им всего себя без остатка, ты невольно лишаешь себя возможности размышлять. Размышлять о жизни, о людях, о Боге. То есть, обо всем том, без чего наши земные дела оказываются ничтожной суетой.

— Нет! — Папа вновь остановил встающего кардинала, — это сказано ни в коей степени не в укор. Каждый из нас приносит свою жертву на алтарь Господа нашего. И ты тоже принес свою. Однако за каждой жертвой рано или поздно следует воздаяние, — Иннокентий неожиданно весело улыбнулся. — Вот мы сейчас в качестве воздаяния и попытаемся восполнить пробелы в твоих богословских размышлениях.

Папа положил ладони на "Евангелие" несколько мгновений лаская пальцами телячью кожу переплета. Затем показал его удивленному кардиналу.

— Скажи мне, сын мой, как переводится название этой книги с греческого языка?

— "Благая весть", — ответил ничего не понимающий мессер Соффредо.

— Верно, — поощрительно улыбнулся Папа. — Прости за школьный вопрос: а о чем же эта весть?

— О том, — мессер Соффредо решил про себя уже ничему не удивляться, — что Сын Божий, приняв мученическую смерть, стал искупительной жертвой за все грехи погрязших в пороках и невежестве людей.

— Да, это так, — кивнул понтифик и уже сам продолжил. — То есть, жертва, принесенная Сыном Божьим, искупила весь неисчислимый груз грехов, и люди получили возможность начать жизнь заново, с чистого листа. — Папа чуть заметно усмехнулся и продолжил. — Казалось бы, все просто: веди себе дальше праведную жизнь, и вечное блаженство тебе уготовано!

— Ну и как, — после некоторой заминки продолжил Папа, — стала ли жизнь людей намного безгрешнее?

Мессер Соффредо вынужден был лишь отрицательно помотать головой. Слова почему-то отказывались покидать его напряженное волнением горло.

— А почему же это так? — задал следующий вопрос Иннокентий. Удивительное дело, все вопросы Папы были простые, а вот отвечать на них было мучительно трудно. Слова казались какими-то деревянными, ни в малой степени не отражающими всю сложность скрывающихся за ними смыслов.

— Ну, — начал было мессер Соффредо, — человек несовершенен…

— Стоп! — тут же прервал его Папа. — Энрико Дандоло тоже несовершенен? А ведь ты, сын мой, ровно пять минут назад превозносил до небес его совершенства! Но между тем, злодейство, задуманное им, тысячекратно превосходит все зло, которое могло бы, напрягаясь изо всех сил, совершить население не самой маленькой христианской страны. Причем, каждый из жителей был бы при этом намного менее совершенен, нежели мессер Дандоло.

— Так в несовершенстве ли человека дело?

— Отче, — взмолился несчастный Соффредо, — вы задаете вопрос, на который у меня нет ответа! И это мучит меня уже который день!

— Полно, — улыбнулся Иннокентий. — Обещаю, что из этой комнаты ты выйдешь, унося ответ с собой … Но для начала напомни мне, пожалуйста, первый стих из Нагорной проповеди Господа нашего Иисуса Христа.

— Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное… — знакомые слова легко ложились на язык, унося куда-то все сложности, делая мир простым и понятным.

— Итак, блаженны нищие духом. — Папа поднял кверху указательный палец и тут же уткнул его в сторону Соффредо. — А кто это такие, нищие духом?

И вновь простой, казалось бы, вопрос поставил кардинала в тупик. Иннокентий же между тем продолжал.

— Простонародье в темноте своей считает "нищими духом" всяких юродивых и просто сумасшедших. Ты тоже согласен, что Царство Небесное должно принадлежать сумасшедшим?

Господи, от слов понтифика попахивало ересью. Кардинал Соффредо сжал покрепче зубы и помотал головой. Нет, он так не считает!

— Так кто же они, "нищие духом", коим по праву принадлежит Царство Небесное? — Вопросы Папы били в какую-то одному ему известную точку, Соффредо же пребывал в полной растерянности. Слишком уж все это отличалось от вопросов, решаемых им в повседневной жизни.

— Хорошо, поставим вопрос по-другому, — не успокаивался Иннокентий. — Можно ли Энрико Дандоло назвать "нищим духом"?

Тут уже Соффредо замотал с головой с полной уверенностью. Действительно, какой же из венецианского дожа нищий духом. Папа, казалось бы, прочитал его мысли, ибо продолжил:

— И впрямь, какой из Дандоло "нищий духом"? Он умен, образован, обладает огромным опытом, изощрен в искуснейших интригах… Нет его дух никак не назовешь нищенским. Он богат и многосторонен, отточен Аристотелем, могуч и гибок. Так что же с ним не так? Почему закрыто мессеру Дандоло Царство Небесное?

— Его дух — оружие… — неожиданно вырвалось у Соффредо. Чему он и сам несказанно удивился. Довольный же Иннокентий поднял вверх указательный палец.

— Вот! Под духом мы все разумеем старый добрый разум. И слова Нагорной проповеди имеют в виду его же. — Папа на секунду задумался. — Змее Господь дал яд, орлу крепкий клюв, льву когти и зубы, человеку — разум. Чье оружие сильнее?

Соффредо улыбнулся, признавая правоту наставника. Папа же продолжал.

— Как и любой инструмент, разум может быть направлен для какой угодно надобности. Как на добро, так и на зло. Куда же по большей части направляют люди дарованный им Господом разум?