Андрей Франц - Беспредел и Тирания. Историко-политические этюды о преступлении и наказании

Соффредо промолчал, но Иннокентию ответ уже и не требовался.

— Самые грубые из нас, их еще называют воины, переплавляют данный им разум в воинскую доблесть. — Папа заговорщицки ухмыльнулся. — Я как-то наблюдал битву двух горных баранов на узкой тропе по дороге в Алеппо. Поверь мне, ни единого существенного различия с рыцарским турниром я не нашел. Битва, драка, сражение — все это столь сильно укоренено в животной природе, что направляя свой дар в эту область, человек по сути своей ничем от животного и не отличается. Только не говорите об этом нашим рыцарям, — все так же ухмыляясь, попросил папа, — зачем попусту обижать добрых христиан!

— А скольких могучих усилий разума требуется от королей, императоров, иных владетельных особ в их постоянной заботе о расширении своих земель! — Папа развел руки в стороны, ладонями к себе. — Или же, наоборот, в защите своих земель от воинственных притязаний соседей. — Ладони понтифика повернулись наружу.

— Но ведь то же самое делает любая волчья стая. Защита своих охотничьих угодий — ее главнейшая забота. То есть, и здесь разум направлен на достижение целей, вполне животных по своей природе!

Папа уже расхаживал по комнате, яростно жестикулируя. Видно было, что произносимые сейчас слова выношены давно. И терзания мессера Соффредо стали лишь поводом вслух сказать давно и тяжко продуманное.

— Перенесемся теперь в королевские дворы. — Иннокентий сделал приглашающий жест, как будто и вправду приглашал собеседника совершить такое путешествие. — Что мы там видим? Невероятные, блистательные интриги придворных, дабы занять более высокое место при особе обожаемого монарха. Вот уж где человеческий разум блистает во всей своей изощренной мощи!

Папа саркастически улыбнулся и продолжил.

— Один купец, побывавший в Индии, рассказывал мне об удивительных животных. Их называют обезьяны. Даже по внешнему виду они чем-то напоминают человека. Живут в стаях. В каждой стае есть свой король. Есть королевские жены, на которых никто не смеет посягать. Есть приближенные первого ранга, второго, и так далее — вплоть до самых низших и забитых членов стаи. Есть даже правила этикета, которые неуклонно соблюдаются. И, конечно же, есть интриги, позволяющие занять место повыше, поближе к обезьяньему королю.

Иннокентий как бы изумленно развел руки и вопросительно промолвил:

— То есть, что же?! И при королевских дворах блистательный разум придворных направлен на самые животные по своей природе цели? Те же самые цели, что преследуют обезьяньи придворные обезьяньих королей? — И сам же себе ответил:

— Увы, это так! Слишком многое из того, что мы делаем в этом мире, ничем не отличает нас от животных. И данный нам разум направлен на цели животные, но не человеческие. Как бы изощрен он ни был! Но где же тогда человек? В чем он, человек? Как отыскать человека в том животном, которого Господь наш в неизреченной милости своей вооружил разумом? Помнишь, и Диогена этот вопрос когда-то мучил — просто так, что ли, он ходил по улицам Афин с горящим фонарем? [224] А это — важно, сын мой! Ведь не животным, но человеку уготовано Царство Божие. Именно человека наставляем мы на путь, ведущий к Богу. Так кто же он, человек, если почти все, что люди делают, заимствовано ими из животного царства?

В комнате повисла ничем не прерываемая тишина. Добрые христиане в такое время давно спят. Ночные же тати крадутся тихо, стараясь не нарушать лишним шумом спокойный сон своих сограждан.

— Молчишь, сын мой? А ведь ответ прост и содержится в первой главе той Книги, свет которой наша Церковь несет народам Божьего мира. Ну же, вспоминай!

Выждав несколько секунд, Иннокентий взял с полки "Ветхий Завет", безошибочно раскрыл его в нужном месте и прочитал: "Бог создал человека по образу и подобию своему". По образу и подобию своему, — повторил он.

— Помнишь брата Варфоломея, нашего садовника?

Соффредо неуверенно кивнул. При чем тут это?

— А вспомни, сколь дивной красоты розы выращивает он в саду Патриаркио! — Соффредо, и правда, вспомнил. Свежайшие, самых разнообразных расцветок соцветия, удивительный аромат… — А какие прекрасные клумбы и узоры из разных цветов все лето не переводятся в нашем саду? Воистину, Божья красота!

Иннокентий обернулся к мессеру Соффредо.

— Скажи, сын мой, что заставляет отца Варфоломея делать все это?

— Ну, наверное, он любит цветы…

— Вот! — Указательный палец Иннокентия вновь уперся в потолок. — Любовь, творящая и созидающая мир вокруг нас. Ведь и Господа нашего мы называем Творцом, Создателем. Он, своей неизреченной любовью, сотворил наш мир. Но ведь и брат Варфоломей — пусть в меньших масштабах — делает то же самое. Творит то, на что у Господа не хватило времени или терпения. Господь создал шиповник. Но розы из него сделал уже человек! Вот он, брат Варфоломей — и есть истинный образ и подобие Господа! Именно он, любовью своей, сотворил маленький кусочек Божьего мира, что каждый день видим мы, выходя за ворота. То есть, вовсе даже не разум, погрязший в животном естестве человека, но любовь, созидающая мир вокруг нас, делает человека образом Божьим.

— А вспомни, — продолжал папа, — как брат Юлий пять лет назад возглавил наш Скрипторий…

— О, да! — обрадовано припомнил Соффредо. — Очень скоро книги, выходящие из под пера наших переписчиков, стало просто не узнать!

— А все потому, что брат Юлий влюблен в книги, как в родных детей. И знает о них все, что только в силах знать человек. И нет для него большей радости, чем поставить на полку нашей библиотеки еще один хорошо переписанный том!

— Да что далеко ходить, — вспомнил вдруг Иннокентий, — ты же сам рассказывал мне про праздник капусты на ярмарке в Шампани. И как светилось лицо крестьянина, вырастившего самый большой и красивый кочан сезона! Но ведь и Диоклетиан когда-то отказался от императорской власти ради капусты, которую он собственноручно вырастил [225].

— Кстати сказать, — нахмурился Иннокентий, — намного менее известен другой факт из жизни великого Императора. В 296 году, еще будучи всесильным властителем мира, он издает эдикт, повелевающий уничтожить все старинные книги, учившие тому, как добывать и плавить золото и серебро. Провидец, он уже тогда понимал, что может сделать с миром золото…

— Так вот, только созидающая любовь, — вернулся Папа к своим предыдущим словам, — созидающая любовь — вот что делает человека образом и подобием Господа нашего. Любовь садовника к розам, любовь переписчика к книгам, любовь строителя к дому, корабела — к кораблю, да хотя бы и крестьянина к капусте! Любя и возделывая Божий мир, приближаемся мы к Богу, все же остальное в нас — от животного царства.