Джон Робертс - Мировая история

В большинстве этих стран сходные административные методы и учреждения обеспечили значительную меру общего для всех опыта. Тот опыт конечно же воплощался в государственных атрибутах и представлениях, основанных на принципах Французской революции. Они едва ли могли появиться по ту сторону Эльбы, кроме как во время мимолетного польского эксперимента, и тем самым Французская революция послужила еще одним мощным источником влияния, сказавшимся на особенностях культуры народов, отличавших Восточную Европу от Западной. Внутри Французской империи немцами, итальянцами, иллирийцами, бельгийцами и голландцами управляли в соответствии с наполеоновскими сводами законов; их внедрение стало результатом собственной инициативы и настойчивости Наполеона, но главное дело, по сути, состояло в том, что законодатели революционных воззрений в неблагополучные 1790-е годы никогда бы не смогли составить новые своды законов, на которые рассчитывало так много французов в 1789 году. С этими сводами законов пришли понятия семьи, собственности, индивидуальной и публичной власти, которые через них распространялись по всей Европе. Ими подчас подменяли и иногда дополняли неразбериху местного, привычного, римского и церковного права. Точно так же ведомственная система империи определила общую для всех административную практику, служба во французских армиях принесла общий образец дисциплины и военного регламентирования, а французские эталоны мер и весов, основанные на десятичной системе исчисления, пришли на смену многим местным эталонам. Эти инновации служили образцами и вселяли вдохновение в души реформаторов остальных европейских стран. Эти образцы тем легче поддавались оценке потому, что французские чиновники и технические работники служили во многих государствах-сателлитах, в то время как представители многих национальностей находились на службе, организованной в соответствии с наполеоновскими принципами.

Подобные изменения требовали определенного времени, по прошествии которого ощущался их результат, зато он выглядел глубоким и революционным. Но даже если «права человека» формально следовали за триколором французских армий, точно так же за ними шла тайная полиция, квартирмейстеры и таможенники Наполеона. Более тонкие проявления революции, происходящей из наполеоновского примера, лежат в реакции и сопротивлении, вызванной ею. В распространении революционных принципов французы часто, образно говоря, опускали предназначенные для их собственных спин розги в рассол палача. Стержнем революции провозглашался народный суверенитет, причем такой идеал практически нельзя было отделить от национализма. Французские принципы утверждали, что народами должны управлять они сами и надлежащей административно-территориальной единицей, в которой они должны это делать, провозглашалась их страна; поэтому революционеры объявили свою собственную республику «единой и неделимой». Кое-кто из их зарубежных поклонников применили этот принцип к собственным странам; обратите внимание на то, что итальянцы и немцы жили в не национальных государствах, а ведь им следовало в них жить.

Но так выглядела только одна сторона медали. Французская Европа служила ради выгоды Франции, и при этом какие-либо национальные права остальных европейцев категорически отвергались. Они только наблюдали за тем, как их сельское хозяйство и коммерция приносится в жертву французской экономической политике; обнаруживали, что их заставляют служить во французских армиях или подчиняться наполеоновским французским (или коллаборационистским) правителям и наместникам. Когда даже те, кто принял принципы революции, почувствовали такие эмоции, как раскаяние, едва ли стоит удивляться тому, что те, кто никогда не соглашался с ними вообще, тоже начал размышлять с позиций национального сопротивления. Национализм в Европе получил мощный стимул к развитию как раз в наполеоновскую эпоху даже притом, что правительства опасались его и не решались к нему обращаться ради отстаивания государственных интересов. Немцы начали ощущать себя совсем не только вестфальцами и баварцами, а итальянцы видели себя не только римлянами или миланцами: случилось так, что они осознали общие национальные интересы, попиравшиеся французами. В Испании и России сходство понимания патриотического сопротивления и сопротивления революции выглядело фактически полным.

Притом что династия, которую Наполеон надеялся основать, и провозглашенная им империя оказались явлениями мимолетными, его труды получили высочайшую оценку. Ему удалось высвободить запасы энергии в остальных европейских странах точно так же, как революционеры высвободили их во Франции, и впоследствии их уже больше никто не смог надежно запереть снова. Он обеспечивал наследию революции максимальное действие, и в этом заключалось величайшее достижение Наполеона, хотел он того или нет. С его безоговорочным отречением от престола в 1814 году дело далеко не закончилось. Чуть меньше года спустя император возвратился во Францию с острова Эльба, куда его отправили в изгнание за государственный счет, и восстановленный режим Бурбонов рухнул от малейшего к нему прикосновения. Союзники решили тем не менее свергнуть Бонапарта, так как в прошлом он чересчур их перепугал. Попытка Наполеона предвосхитить накопление превосходящих сил для борьбы с ним привела его к битве при Ватерлоо, случившейся 18 июня 1815 года, когда опасность восстановления Французской империи удалось устранить силами англо-бельгийской и прусской армий. На этот раз победители отправили его подальше – за тысячи миль в Южную Атлантику, на остров Святой Елены, где Наполеон Бонапарт скончался в 1821 году. Испытанный страх из-за Наполеона придал этим победителям решимости на заключение мира, позволяющего предотвратить любую опасность повторения четверти века практически непрерывной войны, навязанной Европе французскими революционерами. Таким образом, Наполеон все еще определял очертания карты Европы не только собственными внесенными изменениями, но к тому же страхом, внушавшимся Францией под его руководством.

О чем бы ни мечтали консервативные государственные деятели Европы в 1815 году, неуютная и беспокойная эпоха для их континента только начиналась. Об этом можно судить по тому, как менялась карта Европы на протяжении следующих 60 лет. К 1871 году, когда заново объединенная Германия заняла свое место среди великих держав, большая часть Европы к западу от линии, протянутой от Адриатики до Балтики, делилась на государства, якобы образованные на основе принципа национальной принадлежности, даже если определенные национальные меньшинства его факт отрицали. Даже к востоку от этой линии возникли некоторые государства, уже отождествлявшиеся с нациями. К 1914 году триумф национализма продолжал свое движение, и Балканы практически полностью составляли национальные государства.