Джон Робертс - Мировая история

К 1800 году европейцы практически растеряли все свое уважение, с которым когда-то относились к остальным цивилизациям планеты. Собственный опыт построения общественных отношений они считали бесспорно выше, чем у неразумных дикарей, встречавшихся им повсеместно. Защита прав личности, свободы прессы, всеобщего избирательного права, предохранение женщин и детей (даже скота) от эксплуатации провозглашались идеалами, отстаивавшимися вплоть до наших собственных дней европейцами и американцами во всех странах. Причем часто они совершенно не осознавали нелепость своих действий при взгляде на них со стороны. Филантропы и приверженцы так называемого прогрессивизма издавна носятся с идеей универсализма ценностей европейской цивилизации для всего человечества вроде ее медицины и санитарии, даже когда заслуживают сожаления прочие утверждения относительно европейского превосходства. Настоящие ученые тоже часто явно указывали в том же самом направлении, в сторону развенчания суеверия и благословения рациональной эксплуатации ресурсов, предоставления систематического образования и подавления отсталых общественных традиций. Существовало вполне авторитетное универсальное предположение о том, что ценности европейской цивилизации полезнее туземных ценностей, и все старались не замечать пагубных последствий от навязывания европейских ценностей ретивыми их поборниками.

Считалось так, что, к счастью для народов некоторых земель, над которыми «все еще висела густая тьма» (как пели викторианцы в одном из своих гимнов), ими к 1900 году часто управляли непосредственно европейцы или представители европейской расы: подданные народы составляли третье концентрическое кольцо, через которое европейская цивилизация испускала свои лучи просвещения наружу. Просвещенные наместники в многочисленных колониях упорно трудились над тем, чтобы облагодетельствовать железными дорогами, грамотой европейского происхождения, больницами, а также законом и правопорядком народы, собственные государственные атрибуты которых они считали несостоятельными (доказательство их несостоятельности европейцы видели в том, что они не выстояли в условиях нажима и противостояния «высшей цивилизации»). Даже когда удавалось отстоять и сохранить ведомства коренного народа, делалось это при условии предварительного признания превосходства культуры колониальной державы.

Ощущением такого своего превосходства уже больше никто не восхищается и даже терпеть не хочет, пусть даже многие европейцы в глубине души с ним не расстаются. В одном отношении тем не менее это ощущение сошло на нет, что большинство добросовестных критиков колониализма все еще воспринимают как благо, пусть даже осознавая истинные побуждения к этому. Ими они называют отмену рабовладения в европейском мире, а также развертывание силы и дипломатии ради борьбы с ним в странах, контроль европейцев на которые не распространялся. Решающие шаги на данном пути приходятся на 1807 и 1834 годы, когда депутаты британского парламента отменили сначала работорговлю, а затем и само рабовладение внутри Британской империи. Это действие главной военно-морской, имперской и торговой державы сыграло решающую роль; аналогичные меры в скором времени приняли власти остальных европейских стран, и в 1865 году с рабовладением покончили даже в США. Окончание процесса освобождения рабов можно наблюдать в Бразилии в 1888 году, и как раз в это время колониальные власти и командование Королевским флотом вплотную занялись деятельностью арабов-работорговцев на Африканском континенте и в бассейне Индийского океана. На исправление отношения к рабству пришлось мобилизовать большие интеллектуальные, духовные, экономические и политические силы. Европейцы мощнее всех остальных народов нажились на рабовладении, и они же первыми от него отказались. В этом откровенном парадоксе лежит множество противоречий в отношениях Европы с остальным миром.

За пределами внешнего кольца непосредственно управляемых территорий располагается весь остальной мир. Судьбу его народов тоже определяли в Европе. Иногда их ценности и государственные атрибуты порочились в ходе общения с европейцами (как это случилось в Китайской и Османской империях), а результатом становилось косвенное политическое вмешательство со стороны европейцев и ослабление власти традиционных авторитетов. Иногда представители коренного населения воодушевлялись такими контактами и использовали европейцев в своих интересах: Япония считается единственным примером влиятельной страны, власти которой успешно пользовались достижениями Европы с самого начала налаживания отношений с ней. От европейцев практически невозможно было укрыться: они казались вездесущими. Чего стоила одна только деловая, бьющая ключом энергия европейского купца! На самом деле европейская гегемония навязывалась откровеннее всего обитателям территорий, где непосредственной власти европейских колонизаторов не было вообще. Европейские ценности распространялись на мощных крыльях желаний и зависти. Единственное спасение могла принести географическая удаленность от Европы (но британцы в 1904 году вторглись даже на Тибет). Эфиопия представляется практически единственным примером сохранения настоящей независимости от европейцев; она выстояла британское и итальянское вторжения в XIX веке, а спасло ее не в последнюю очередь пропагандистское преимущество, заключавшееся в том, что это древнее царство числилось христианской страной на протяжении примерно 14 веков.

Кто бы ни открыл заветную дверь, представители любой цивилизации с радостью старались проникнуть в нее вслед за первооткрывателем, но одним из важнейших агентств, доставлявших европейскую цивилизацию к порогу остального населения мира, всегда служило христианство с его фактически безграничным интересом ко всем сторонам человеческого поведения. Территориальное распространение организованных церквей и рост в них числа официальных приверженцев в XIX веке послужили признанию его величайшей после периода апостольского служения эпохой экспансии христианства. Тогда наблюдалась возродившаяся волна миссионерской деятельности; католики учреждали новые ордена, в протестантских странах появились новые общества поддержки зарубежных миссий. Все-таки парадоксальным эффектом стало усиление европейского привкуса у всего, что должно было считаться убеждением людей всех сословий и любого материального достатка. Практически во всех странах-неофитах христианство долгое время рассматривалось в качестве очередного аспекта европейской цивилизации, а не как духовное послание свыше на местном наречии. Забавным, если не мелким примером можно привести озабоченность европейских миссионеров по поводу одежды своих прихожан. Тогда как иезуиты в Китае XVII века благоразумно переоделись в платье хозяев страны, куда они приехали в качестве незваных гостей, наследники их дела в XIX веке с большим рвением принимаются за переодевание коренных жителей государств Центральной Африки или островитян Тихого океана в европейские костюмы, совершенно нелепые в тех климатических условиях. Так выглядел один из способов распространения христианскими миссионерами далеко не духовного послания Небес. Часто к тому же они приносили своевременную материальную и техническую пользу: снабжали продовольствием во время голода, передавали передовые сельскохозяйственные методы, открывали больницы и школы, некоторые из которых могли сыграть подрывную роль в обществах, в которые их внедряли. Через них проникали представления о новой для коренных жителей цивилизации.