Pичард Дэвенпорт-Хайнс - Ледяной призрак. Истории с «Титаника»

Ничто не могло удержать любознательную энергию Стеда, его похоть и поспешность в выводах. Он жил в суматохе телеграмм. Ему было дело до всех и вся, и как он однажды отметил, до их дел тоже. Он обладал огромным энтузиазмом, сильным чувством сострадания, умудрялся находить большое количество разных событий, которые нужно было осудить, и людей, которым необходимо было вынести порицание. Подобно большинству журналистов-комментаторов ему доставляла удовольствие его тяжелая работа — выливать ушаты грязи на своих сограждан, особенно если самому удавалось продемонстрировать более высокие моральные устои, чем у них, или же воспользоваться их сексуальными порывами, чтобы унизить или изгнать их из приличного общества. Он претендовал на то, чтобы своими публикациями формировать неусыпное общественное мнение, но был слишком восторженным, чтобы обладать чувством меры, и, конечно, он бы не был таким успешным издателем, если бы был спокойнее и адекватнее. В 1910 году Стед свидетельствовал перед Королевской комиссией по разводам, что является «пуританином и с гордостью носит это имя». Это побуждало его унижать людей, которые, по его мнению, вели себя аморально: и, конечно же, неприкосновенность личной жизни имела тоже тенденцию к аморальности. «Простая вера наших предков во Всевидящее око божье покинула куда-то торопящихся по улицам людей. Единственной современной заменой этого ока является пресса. Заставьте ее замолчать под любым нравящимся вам предлогом чопорных приличий, и вы разрушите последний оставшийся позорный столб, с помощью которого возможно вводить хоть какие-то ограничения на человеческую похоть». Громкая известность Стеда превратила его в журналиста-любимчика, к которому с обожанием относились в офисах крупных таблоидов наборщики и мальчишки, торгующие газетами на улицах. «Его сила заключается в определенности, которая ослабевает, когда ее называют искренностью», — написал Г. К. Честертон про Стеда.

«Мы можем с уважением сказать, что его превосходство сродни мании величия: детской веры в существование огромных империй, больших таблоидов, больших слияний — больших кораблей».

Президент Тафт пригласил Стеда выступить с обращением на высокопарной конференции о мире, которая должна была состояться 21 апреля 1912 года в Карнеги-Холле, и по этой причине старый скоморох забронировал себе каюту на «Титанике». И также несомненно для того, чтобы написать сенсационную статью о первом рейсе этого лайнера. «Кажется, что корабль своей крепостью напоминает скалу, а море — своим спокойствием деревенский пруд неподалеку от мельницы», — написал он в письме, отправленном из Квинстауна. Он проводил время, плодотворно работая в своей каюте, вне зоны досягаемости кого-либо, кто мог отвлечь его от работы своими надоедливыми телефонными звонками и ненужными визитами. Однако как только наступало время приема пищи, в то время как бизнесмены, сидящие за соседними столиками, с трудом вели натянутую беседу, как будто бы им приходилось двигать тяжелые валуны, он громким, веселым голосом очаровывал своих соседей по столику анекдотами о великих людях и рассказами о величайших событиях. Пуританизм и радикализм Стеда могли превратить его в проклятие для некоторых английских пассажиров, строивших против него козни. Определенно точка зрения Стеда расходилась с мировоззрением Дафф Гордонов. Он бы подумал о них как о воплощении мирового двуличия, а они о нем — как об эгоцентричном, много болтающем старом зануде.

Баронет Сэр Космо Дафф Гордон на Олимпийских играх 1908 года, организованных лордом Дезборо, — отстаивал честь Англии в области фехтования. Он также отлично играл в бридж, обладал хорошими вокальными данными и выглядел храбрецом, поскольку в результате несчастного случая во время стрельбы лишился глаза. Это был высокий, аккуратный, ухоженный англичанин, настолько пропитанный жесткими условностями, что вряд ли мог претендовать на какую-то оригинальность. Оскар Уайльд язвительно заметил, что оригинальность означает умалчивание своего происхождения, но люди, подобные сэру Космо, обучавшиеся в Итоне, унаследовавшие поместья в Шотландии и Уэльсе, когда им едва исполнилось тридцать, — вряд ли могли о нем забыть.

В 90-е годы XIX века сэр Космо решил жениться, но мать воспротивилась его выбору, потому что потенциальная невеста Люси Уоллес была управляющей магазина «Мейфеар», в котором продавалось сексуальное женское белье, и что еще хуже — она находилась в разводе. Он довольствовался тем. что пока инвестировал деньги в ее магазин, а женился на ней в 1900 году после смерти матери. Люси Дафф Гордон хвасталась тем, что родители были очень молодыми, когда она родилась, ее отец работал в Рио-де-Жанейро на строительстве мостов. «Меня зачали в порыве первой любви этих молодых живых существ. Факел, который они передали мне, был зажжен от пламени страсти, а восторг и радость от их романа разожгли мое собственное стремление к эмоциональным переживаниям. Это, я думаю, единственный способ, каким на этом свете должны появляться дети, сегодня в мире существует слишком много посредственных, бесцветных мужчин и женщин, рожденных в союзах, которые не были заключены по великой любви». Лишь немногие пассажиры первого класса компании «Уайт Стар» могли бы согласиться с подобными настроениями. После ранней смерти отца девочку отправили жить к бабушке и дедушке по материнской линии на ранчо, неподалеку от города Гуэлф, штат Онтарио. Бабушка Сондерс в своем жестком, черном шелковом платье и белоснежных кружевных чепчиках представляла из себя ужасный образчик старины, прививающей девочке строгие правила этикета. «Настоящие леди, — говорила она, — не показывают свои эмоции и не плачут. Это удовольствие доступно только для простолюдинов».

В возрасте 18 лет в Европе Люси вышла замуж за Джеймса Уоллеса, но после шести лет брака он сбежал с другой девушкой, танцовщицей пантомимы. Друзья семьи были раздосадованы тем, что она настаивала на разводе, после которого без пенни в кармане начала работать портнихой в «Mayfair». «Я стала одной из первых работающих женщин… своего класса, и, занявшись бизнесом, я потеряла свой статус». Репутация Люси восстановилась только тогда, когда стало известно, что респектабельная вдова Аделин, герцогиня Бедфордская, купила ее сатиновые корсеты и познакомила ее с новыми клиентами с громкими именами — графиней Дадли и графиней Кларедон. До появления Люси в ателье «Mayfair» стояло несколько жестких стульев, имелось несколько непривлекательных зеркал, а в самом углу была оборудована тесная, маленькая примерочная. Платья висели на манекенах, набитых опилками, у которых были ужасные восковые лица. Когда из Парижа приехали живые модели, то они стояли неподвижно в фиксированных позах, потому что считалось неприличным, чтобы модели дефилировали по помещению. Из живых моделей выбирали тех, у кого черты лица были попроще. Чтобы не дай бог миру не предстали их возбуждающие лодыжки, шеи или плечи, девушек одели в поношенные черные сатиновые одеяния, начинающиеся у подбородка и ниспадающие до самого пола, а затем на этот пуританский черный цвет надевали элегантные вечерние шитья. На ногах у них были ботинки с черными шнурками. Леди Дафф Гордон стала новатором, она приняла решение, чтобы «великолепные, похожие на богинь девушки» дефилировали в ее нарядах по сцене и демонстрировали наряды восторженной женской аудитории, где на заднем плане висели шифоновые занавеси оливкового цвета. Она учила своих моделей хорошим позам, заставляла ходить с книгами, балансирующими у них на головах. «Я наблюдала, как у них появляется чувство собственного достоинства и грация в движениях, наблюдала, как они пытаются копировать поведение светских дам и актрис, приходящих в мои салоны». Каждому созданному ею платью она давала определенное название — «Когда завершилось рабство страсти», «Подари мне свое сердце», «Ты любишь меня», «Платье эмоций» — «я даю им названия, и они вбирают в себя фантазии всех женщин, сидящих и наблюдающих за тем, как девушки из Бэлема и Бермондси показывают дамам, как нужно ходить».