Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Вопрос следовало решать только дипломатией, и в результате, причудливой логикой событий Империя объявила себя «гарантом и хранителем интересов многострадального Парагвая», готовым «протянуть руку дружбы и помощи защитникам его территориальной целостности и национальной независимости... всем истинным патриотам, выступающим от имени народа». Каковых, - во всяком случае, в желательном для бразильцев понимании, - в Парагвае не было, так что их предстояло создать.

Поймите правильно: нельзя сказать, что «патриотов, выступающих от имени народа» не было вовсе. Если уж на то пошло, «весь Асунсьон», - менее трех тысяч мужских душ, потому что десяток тысяч беженцев, да и вообще, выжившая «чернь» в счет не шли, - был патриотичен донельзя и люто выступал от имени народа. Вот только народ был специфический: в основном, рулили эмигранты («легионеры», вернувшиеся студенты, откосившие от призыва), и вся эта публика была беспредельно либеральна, но что еще важнее, полностью ориентирована на Байрес. До такой степени, что некоторые (скажем, Карлос Лойсага, один из триумвиров) даже полагали Парагвай «несостоявшимся государством», а лучшим выходом для него – влиться в состав Аргентины на правах провинции.

Имелись, конечно, и не такие радикалы, однако и они, как, скажем, еще один триумвир, Хосе Диаса де Бедойя, видели страну исключительно вассалом Аргентины, независимым чисто формально. И на этом основании «фракции Народного Клуба», - группировки, оспаривавшие право рулить, - ненавидели друг дружку, полностью соглашаясь лишь в двух пунктах. Во-первых, Империя это плохо, потому что рабовладельцы и консерваторы, во-вторых, Лопес был извергом и тираном. Точка. А все его охвостье (то есть, всех, кто так или иначе служил «диктатуре»), если уж ни посадить, ни расстрелять нельзя, нужно вытеснить из политики. Лучше навсегда.

Естественно, остальному «всему Асунсьону» такой подход не нравился, и «чистая публика» внезапно ощутила себя истинными патриотами. Официально они, конечно, Лопеса осуждали, на личном уровне ненавидели, - но политика есть политика, и в салонах начались разговоры о «предателях, которые привели врага, устроившего геноцид» и о «наших не победили, а задавили числом». Вошло в моду даже объяснять свое отстуствие в Умайте или Перибебуи «объективными причинами» типа близорукости или чахотки, а отсюда был всего лишь один маленький шаг до объявления себя lopistas, - и проаргентинские радикалы, объявленные проаргентинскими же «умеренными» (все же хотевшими независимости) «изменниками», завопили об «угрозе реванша».

Правда, бразильцев не любила и эта разновидность патриотом, однако тут уже было с чем работать, и с благословения оккупационной (то есть, бразильской) администрации возник Союзный клуб во главе с Кандидо Баррейро, Хуаном Батиста Гиллом и еще двумя-тремя hombres, сделавшими ставку на Империю, и поддерживавшими триумвира Риваролу. Вернее, уже дуумвира, поскольку в мае 1870 года Хосе Диас де Бедойя уехал в Байрес, продавать изъятое у церкви серебро (как-то организовывать жизнь приходилось, и деньги очень нужны были), да там и остался. А последний день августа, через две недели после избрания Учредительного собрания (41 человек), подал в отставку и Лойсага, тоже решивший уехать в Байрес, который любил больше Асунсьона.

Казалось бы, на ближайшее время, до 25 ноября, когда новая конституция должна вступить в силу, сам Бог велел оставаться на хозяйстве Ривароле, однако Лойсага сделал свой ход неспроста. Поскольку подавляющее большинство депутатов было радикалами, было решено поставить вопрос на голосование. А когда проголосовали, временным президентом неожиданно оказался не Риварола, «холуй тиран и прислужник работорговцев», но Факундо Мачаин (Маккейн), недавно вернувшийся из Чили молодой юрист, увезенный родителями в первые дни войны.

Крайний либерал, идеалист и самый блестящий оратор Народного клуба, он никаких связей в Парагвае не имел, в Байресе тоже не котировался, и фактически был ширмой переворота, по итогам которого власть оказалась в руках крайних «проаргентинцев», опиравшихся на самых радикальных «легионеров». Их лидер, тоже очень молодой офицер Бенно Феррейра был немедленно назначен главой Национальной Гвардии, и новый президент, всех поздравив, пошел спать, - а пока он спал, в городе стало весело.

Судя по всему, Риварола таким поворотом событий был шокирован, но смирился, и тоже ушел спать, однако ему не дали, выдернув из постели и сообщив, что попранные права народа нужно защищать, - ибо народ требует. И в самом деле, на улице толпились сотни две оборванцев с самым разнообразным оружием, полсотни бойцов из «охранной роты», видевших в Ривароле кормильца, и несколько десятков «легионеров» во главе с «умеренными» офицерами, а сеньор Баррейро был более чем красноречив.

Назвав переворот переворотом, он сообщил: путчисты, спеша, грубо нарушили закон, потому что сеньору Мачаину всего 23 года, а президент может быть только «не младше 30 лет», и это дает здоровым силам Республики основания восстановить законность. Что уже согласовано с бразильским командующим, а представитель Аргентины войск не имеет и готов не идти против течения, при условии, что временное правительство будет коалиционным, с участием представителей всех фракций.

Таким образом, каденция Факундо Мачаина продлилась всего двенадцать часов, и рано утром сеньор Риварола по итогам голосования тех же депутатов, но уже под присмотром другого «народа», вновь стал временным главой государства, - и в государстве начался полный бардак. Без малого три месяца шла газетная война, ушаты грязи лились и на Риваролу, и на Мачаина. Затем начались драки (набрать среди беженцев сорвиголов, готовых на все за самую скромную плату проблемы не составляло). Потом уличные бои с десятками убитых, - и поскольку никто даже не думал призывать население к бунту против оккупантов, представители союзников на все это благодушно посматривали, сообщая в Рио и Байрес о «болезненном, но убедительном процессе становления молодой демократии».

В итоге, rivarolistas одолели. У них было элементарно больше людей, потому что больше денег (все политики пока что были бедны, как церковные мыши, а у Кандидо Баррейро, бывшего посла в Англии, деньжата откуда-то имелись, и он их тратил, не считая). Так что, «плохой» народ разогнали, «плохие» редакции закрыли, и 25 ноября, приняв Magna Carta (очень либеральную Конституцию, со всеми свободами), Ассамблея избрала дона Сирило президентом. Аж на четыре года, - и сеньор Риварола, как было согласовано союзниками, сформировал коалиционный кабинет, где нашлось место всем.

Правда, «проаргентинских» министров было большинство (Бенно Ферейра даже остался шефом НацГвардии), но все-таки вице-президентом стал молоденький Кайо Милтос, «стойкий» патриот, чья семья (случай редчайший, в начале войны убежала не в Байрес, а в бразильский Порту-Алегри, где у папы были бизнес-партнеры), ключевой пост министра финансов получил lopista Хуан Баутист Гилл, а кабинет госсекретаря занял еще один lopista, Кандидо Баррейро.