Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Это уже была почти-почти двухпартийная система, правда, основанная не столько на идеологии, сколько на личностных амбициях, дружбах и не дружбах, но все же жест доброй воли оппозиция оценила и крики о «тирании» стали тише. «Республиканцы» продолжали работать, и достаточно успешно. Во всяком случае, перепись 1887 года показала, что в стране живет уже 329 645 душ (то есть, народ понемногу возрождается), и все эти души худо-бедно обеспечены работой и куском хлеба.

Хотя, с другой стороны, денег по-прежнему не хватало: упорное стремление военных добиться «полной независимости», - то есть, жить, опираясь на свои силы, не набирая кредитов, имело и «темную сторону». Тем паче, что торговля оставалась беспошлинной, - то есть, основного, как в былые годы, источника доходов не было. Да и коррупция на низах аппарата (в личной честности генералов не сомневался никто) по ходу продажи земель принимала подчас неприличные размеры, на что Jefe (дон Бернардино) не обращал внимания, если уличенные были ветеранами войны. В связи с чем, оппозиция, притихнув, начала готовиться к выборам 1890 года.

Выборы, однако, вновь разочаровали. На сей раз, правда, никаких пожаров не случилось, и Jefe сделал еще один жест доброй воли, предложив Конгрессу кандидатуру д-ра Хуана Гуальберто Гонсалеса, не военного, хирурга и близкого друга покойного Гилла, о котором решительно никто не мог сказать ни единого дурного слова. Безусловно, очередной шаг к гражданскому правлению, вот только новый президент был плотью от плоти «Колорадо», и хотя кабинет он себе набрал из штатских, в том числе, даже бывших легионеров, факт оставался фактом: либералы опять остались с носом, но без кормушки и кабинетов.

В результате, в 1891-м либералы восстали. Шумно, с пальбой и кровью, но достаточно бестолково, и мятеж, начавшийся утром 18 октября, к вечеру был подавлен. Однако ожидаемых репрессий не последовало. Ни расстрелов, ни даже судов. Больше того. Выступив перед плененными лидерами «революции», дон Бернардино сообщил им, что власти, в принципе, не возражают против таких проявлений недовольства, но при условии, что мятежники будут обходиться своими силами, не пытаясь внедриться в армию и не призывая на помощь иностранцев. А главное, не станут палить во все подряд, разрушая то, что с огромным трудом удалось восстановить.

Как ни странно, его аргументы были приняты. Все дальнейшее, - а дальнейшее бывало всяким, - происходило, так сказать, в варианте-лайт, без крайностей. Убивали на дуэлях, подстерегали на улицах, порой учиняли и баррикадные бои, но целых десять лет все это происходило в узком кругу политических активистов (всего-то 10% населения, считая с группами поддержки) и серьезного ущерба государственной экономике не наносило. А если учесть, что личный состав противостоящих партий был крайнее неустойчив, - идеологиями не пахло, народ бегал туда-сюда, - так вся эта стрельба, в отличие от трагедий у соседей, более всего напоминало междусобойчик.

Тем не менее, первый блин оказался комом. Притом, что д-р Гонсалес очень старался, получалось плохо. В Бразилии, на которую lopistas традиционно опирались, рухнула монархия, и Рио временно утратило интерес к Парагваю, зато в Аргентине, где к тому времени все внутренние проблемы уладились и начался экономический бум, интерес к Парагваю вырос. В сущности, после первых успехов в продаже земли «только не аргентинцам», выяснилось, что реальный интерес проявляют именно аргентинцы.

Пренебрегать этим, - вне зависимости от того, чего хотел, а чего не хотел Jefe, - было невозможно, контролировать процесс, не имея полномочий, у старых вояк тоже не получалось, и в конце концов, дон Бернардино пришел к выводу, что без компромисса никак. После чего, 9 июня 1894 года, сеньору Гонсалесу сообщили ему, что он уже не президент, а главой государства через несколько месяцев, - разумеется, 25 ноября, - стал молодой генерал Хуан Эгускиза, бывший легионер и член партии «Колорадо», подавивший путч 1891 года, но вместе с тем, имевший массу друзей в стане оппозиции.

Со стороны лидеров «Колорадо» это было очень серьезным компромиссом, - но они, в самом деле, не понимали, что делать в новой обстановке. Все понятное уже было сделано: обломки разгребли, котлован выкопали, фундамент заложили, - а дальше застопорилось, и «политические советники», которых они уважали (к этому времени вернулись и Грегорио Бенитес, и Хризостомо Центурион), в один голос утверждали, что страну нужно «размораживать и приоткрывать», и делать это должен кто-то из молодых. Эгускиза подходил идеально, и дон Бернардино дал ему полный карт-бланш, а дон Хуан с первых же дней каденции поразил «весь Асунсьон», сформировав полностью штатское правительство и пригласив на ключевые посты либералов.

Логика в такой линии, получившей название «эгускивизм», безусловно, имелась. Стабильность стабильностью, но в 1894-м в стране возделывалось не 100000 гектаров, как планировали, а на четверть меньше. Что, если сравнивать с послевоенными 30 тысячами, конечно, можно было считать успехом, но очень условно, - и нужны были деньги. На все. Поэтому уже при д-ре Гонсалесе, - с позволения Jefe, - в страну начали запускать аргентинский капитал. Очень осторожно, с массой оговорок, и все же. А тут ведь дело такое: достаточно коготку увязнуть, и старые лидеры просто терялись в новой обстановке.

С другой стороны, в новой обстановке, когда страна уже была воссоздана, старое поколение либералов тоже во многом пересмотрело свои взгляды, и генерал Бенно Феррейра, некогда заклятый враг lopistas теперь не имел ничего против сотрудничества. Правда, встала на дыбы либеральная молодежь, категорически отказавшаяся от любых контактов с «наследниками тирана», и Либеральная партия раскололась на две фракции: civicos («гражданские»), в основном, старшие, поддержали Феррейру, а radicales (переводить, думаю, не нужно) требовали «начать все с чистого листа». Впрочем, на тот момент сил у них недоставало, и в расчет их можно было не принимать.

В общем, как пишет Лидия Рохас, «"egusquicism" принес плоды, в стране появился класс крупных собственников, и значит, деньги. Но это были "деньги нового вида", ранее Парагваю незнакомые. Огромный интерес аргентинских инвесторов к плантациям породил спекуляцию, в которую, при отсутствии контроля со стороны военных, погрузились и парагвайские чиновники. Они покупали участки по низким ценам, а затем перепродавали ее иностранцам , не заинтересованным в хотя бы минимальном сохранении социальных гарантий, на чем настаивал Кабальеро и его сторонники. Массы населения, не имевшие избирательного права, беднели, превращаясь из фермеров в пеонов. Уже к концу века 79 семейств, банков и зарубежных компаний владели почти 50% земли Парагвая, и новую олигархию не устраивал протекционизм "Колорадо", она требовала понижения налогов и прекращения политики госзаказа, и щедро платила всем, кто готов был "бороться с пережитками лопизма"».