Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Но всего пару месяцев спустя, уже летом 1890, как пишет современник, писатель и бизнесмен Рамон Диас, «финансовый пузырь, в котором цены на землю росли без курса или меры, а фонды покрывались обещаниями, лопнул с треском, оставив горькие последствия в виде общей нищеты и безработицы». Банки лопнули. И Национальный, и Государственный, и подавляющее большинство частных, кроме иностранных «дочек», которых дотировали британские «матери», - и правительство балансировало, беря у них краткосрочные кредиты, а потом кредиты, чтобы гасить проценты по уже взятым кредитам.

Никакие умные книги, никакие проекты кабинета ситуацию не исправляли. В крупнейших городах, - Колонии, Мерседесе, самом Монтевидео, - замерли стройки, по улицам бродили толпы голодных и злых людей, недавно еще гаучо, ушедших в город и нашедших там место, ныне же потерявших кусок хлеба с мясом, а гаучо без куска хлеба с мясом это совсем нехорошо. Какая-то малая копейка водилась только в четырех «белых» департаментах, руководство которых, почти автономное, жило по старинке, в финансовые авантюры не лезло, а тихо-тихо торговало мясом с соседями, кое-как зарабатывая на жизнь. Но «белые» департаменты, согласно Апрельскому миру, обязаны были только платить центру единый налог, и ничего больше, а принудить их не позволял закон.

В принципе, в таких ситуациях неплохим лекарством бывает «широкая коалиция», позволяющая учитывать интересы всех секторов общества и делить на всех общие тяготы. Проблема, однако, заключалась в том, что и президент Эррера-и-Обес, и его кабинет, и большая часть «красной фракции» в Ассамблее, помимо абсолютной убежденности, что только либерализм имеет ответы на все вопросы, придерживались еще и принципа «коллективизма». То есть, были уверены, что рулить должен их «коллектив», - столичные «патриции», не ворующие, ибо богаты (это была чистая правда). И больше никто.

Делиться властью даже с либералами из провинции и либералами столичными, но помоложе, не говоря уж о «белых» невеждах и «реакционных» клерикалах, - великие государственные мужи, так долго своего звездного часа дожидавшиеся, не собирались ни при каких обстоятельствах, - а что до методов, так ведь что такое закон? Закон для людей, а не люди для закона, закон, если надо, пишется, а если очень надо, задним числом: Сантос и Латорре могут подтвердить.

В итоге, уже в ноябре 1890 года, когда пришло время выборов в Ассамблею и местные муниципалитеты, мандаты достались только тем, кого предварительгл утвердило правительство. Протесты «белой» Национальной партии, криком кричавшей, что «гражданские записи сформированы по прихоти, допускались мошеннические фокусы, избирательные комиссии в большинстве действовали, подчиняясь устным распоряжениям», в расчет не принимались, как нечто несущественное.

Но недовольны остались не только «белые» (у них, по крайней мере, в «своих» департаментах все прошло по закону), а и немалая часть «красных», оказавшихся «красными» второго сорта, причем, недовольство возглавил и озвучил Хосе Батле (помните такого?), самый что ни на есть «первосортный красный», но идеалист, возмущенный «профанацией чистых идей либерализма» и «угрозой диктатуры хуже военной под маской демократии», а его сторонники начали называть себя не либералами, но «красными демократами».

В первое время, сеньор Эррера-и-Обес сотоварищи не обращали на это особого внимания, но чем дальше, тем влиятельнее становились «батлисты», вобравшие в свою фракцию половину Colorado. А после весенних выборов 1893 года, названных Хосе Батле «легализацией мошенничества, превратившей власть в кучку узурпаторов, а либерализм в ругательство», - притом, что кризис продолжался и любви к властям у избирателей не добавлялось, - «коллектив» пришел к выводу, что ситуация может выйти из-под контроля. Ибо все шло к тому, что в 1894-м возможность избрать президента, при безусловно поддержке «белых» получат фанаты «молодого безответственного крикуна», не желающего вливаться в «коллектив».

Вот в такой-то ситуации, когда дон Хулио все чаще вел себя, как редко когда позволял себе и генерал Сантос, правительство не только вплотную подошло к грани дозволенного, но и (ведь права не даются, а берутся, правда же?) шагнуло за грань. Была проведена административная реформа, по итогам которой вместо 14 департаментов нарезали аж 19, из которых «белыми» оказались уже не четыре, но три, причем, небольших, имеющих не по 5 мандатов, как раньше, а всего лишь по три, что автоматически уронило их влияние в Ассамблее почти на уровень плинтуса.

Такой финт, - грубое нарушение устного (главнейшего!) условия мира 1872 года, - взбесил Национальную партию, объяснения же правительства, на голубом глазу заявившего, что никаких устных условий знать не знает и верит бумагам с печатью и подписью, вообще привело caudillos, по старинке ставивших честное слово превыше всего, в состоянии шока, - но они пока что не знали, как реагировать, и выжидали.

Параллельно, готовя Ассамблею к предстоящим выборам, президент направил депутатам знаменитое письмо, обосновывавшее принцип «прямого влияния», зачитанное сенатором Хуаном Идиарт Борда, потомственным «красным патрицием» и членом «коллектива»: «Нет сомнений в том, что правительство имеет и всегда будет иметь мощное и законное влияние на назначение всех кандидатов от правящей партии на любые посты, а также в том, что оно обязано принимать все меры, чтобы преемственность осуществлялась по плану, без неожиданностей».

Дальнейшее несложно предсказать. 1 марта 1894 года, в день выборов нового главы государства, сеньор Эррера-и-Обес объявил с трибуны, что генерал Максимо Тахес, единый кандидат «не красной» оппозиции, решением правительства к участию не допускается, как «бывший милитарный диктатор», а президентом надо избрать сенатора Идиарта Борда. И началась истерика, затянувшаяся аж на три недели, в ходе которой ни протеже «коллектива», ни Хосе Батле никак не могли набрать 47 голосов, то есть, половину + 1 от списочного состава, но все-таки «молодой говорун» опережал. Сперва сильно (однажды даже 46:25), потом меньше, потом еще меньше, и наконец, 21 марта по итогам подсчета за кандидата власти поднялись 47 рук.

Невидимая миру кулуарная работа сделала свое дело, - сеньору Батле оставалось только констатировать, что «наша страна стала асьендой беззаконной олигархии, наш народ в рабстве хуже колониального, новый президент – величайший шулер, автор всех скандальных мошенничеств нашего времени», - а «коллектив» вскрывал шампанское. Вопреки всему и вся, - дефолту, безработице, ропоту в столице, недовольству в провинции, расколу в собственной партии, «принцип влияния» сработал. Либерализм победил. Но, как отмечает ехидный Клаудио Романофф Гарсия, «последствия оказались множественными…»