Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Покушения на президента Кинтану, а затем и на самого сеньора Фигероа еще сочли «случайными эксцессам одиночек», но когда 14 ноября 1909 года бомба анархиста Симона Радовицкого, - кстати, «русского», то есть, еврея из России, - разорвала в клочки комиссара полиции, приказавшего расстрелять первомайскую демонстрацию (11 убитых, 105 раненых), вместе с секретарем, парой гнедых и тремя случайными прохожими, общественность взволновалась необычайно. Ибо не привыкла.

Копировать Европу в этом отношении никто не хотел, и «социальный вопрос» встал на повестку дня. Террориста, вполне заработавшего на расстрел, все же не казнили, влепив 20 лет, но все же выдали и пряник: идя навстречу реальности (не столько ради «социальной справедливости», которую считал блажью, сколько для охлаждения страстей) президент подписал Трудовой кодекс, несколько расширивший права работяг, и все решили, что теперь bueno.

Однако уступки, известное дело, никогда не бывают достаточными, а потому только раззадоривают. Лидеры профсоюзов, даже «умеренные», почуяв шанс повысить свою значимость, закусили удила. Об «идейных» и говорить не приходится: их газеты открыто писали в духе еще немного, еще чуть-чуть, и Аргентина станет первым в мире государством анархии. А особенно обостряло ситуацию то, что беспокойные иммигранты, в основном, прибыли совсем недавно и не очень ощущали себя частью аргентинского общества, - что, в свою очередь, настраивало «местных» (в самом широком ассортименте) против «понаехавших» и сразу начавших качать права с помощью револьверов и бомб.

Пресловутая «сила вещей» вела события по очень понятному руслу. В 1910-м коалиция профсоюзов под 1-е мая устроила всеобщую забастовку с крайне взвинченными требованиями, исполнить которые было невозможно, и прозрачным подтекстом: все или ничего, но если ничего, хуже будет. На что правительство могло ответить только жестко, - любой иной вариант стал бы разновидностью капитуляции.

Президент Фигероа ввел осадное положение, проведя сотни арестов и закрыв сотни газет, а Конгресс принял «Закон о защите общества», позволявший арестовывать без объяснений и держать за решеткой «срок, определенный целесообразностью» всех, подозреваемых в анархизме, независимо от того, бомбист ли он, пропагандист или сочувствующий. В ответ, 25 мая, когда страна пышно праздновала столетие со дня рождения, в столице восстали анархисты, нагло испортив своими бомбами всенародное торжество, - и в подавлении приняли участие стихийно возникшие группы патриотов, действовавшие куда более жестоко, чем полиция, которая тоже совсем не стеснялась.

В общем, бессилие системы навести элементарный порядок уже била в глаза, реформы стали насущной необходимостью, - но реальные, а не на словах, - а следовательно, необходимостью стала и перезагрузка всей системы, ранее работавшей, как часы, а теперь превратившейся в гирю на ногах, если вообще не в раковую опухоль, тормозящую тот самый Прогресс, на который молилась.

«Элита в элите» перестала устраивать даже большинство тех, ради которых старалась, и в оппозицию уходили самые разные люди, временно, - до решение общего вопроса, - объединившиеся в Национальный союз, избравший своим лидером Роке Саэнса Пенья, бывшего главу «модернистов», а ныне посла в Италии. Каковой в 1910-м, даже не возвращаясь в страну, и был избран главой государства.

Не углубляясь. Столбовой «аристократ»-портеньо и потомственный «консерватор», новый президент, тем не менее, принадлежал уже не к Поколению-80, то есть, «Внукам», а к их подросшим детям, можно сказать, «Правнукам», и если не понимал, то чувствовал, что нужно сделать. Да и к позитивизму, выросши в иных условиях, относился без пиетета, считая, что демократия, черт возьми, должна быть демократичной.

Помимо прочего, дружил с Иригойеном, в молодости состоял с ним в мимолетной Республиканской партии, и считал его взгляды, как минимум, заслуживающими внимания, в связи с чем, сразу после избрания пригласил amigo Hipolito и предложил ему несколько ключевых портфелей для радикалов. Однако Иригойен ответил отказом, заявив, что пока нет свободы выборов, ГРС будет стоять в стороне. То есть, в очередной раз проявил политическую гениальность, отказавшись делить с «консерваторами» (пусть даже лучшими из них) ответственность за негатив, и при этом сохранив нравственную чистоту, в складывающемся пасьянсе ставшую весомым политическим капиталом.

Это затруднило жизнь дону Роке, но не сильно. Так или иначе, основным пунктом его программы была подготовка давно перезревшей избирательной реформы, - и позицию свою президент растолковывал убедительно. Во-первых, выключив из политического процесса подавляющее большинство, меньшинство неизбежно теряет обратную связь, а во-вторых, без реформ не решить страшный «социальный вопрос», ибо если пренебрегать мнением «улицы», «улица» будет уходить к анархистам с бомбами или к социалистам с их стачками.

И наконец, иммигранты, не имея права голоса, навсегда останутся в обществе чужими, источником вражды, зависти и беспорядков. А значит, действительно, болезнь нужно лечить по рецепту д-ра Иригойена: всеобщим, свободным, тайным (чтобы никто не опасался) и обязательным (чтобы воспитывать чувство гражданской сопричастности) голосованием. Разумеется, открытым, без всяких закулисных сговоров и сомнительных технологий, потому что постоянная подтасовка выборов, превращая политикум в болото, лишает страну перспективы.

Естественно, «консерваторы» («огрызки», как их называли) упирались изо всех сил, - и тем не менее, 13 февраля закон был принят Конгрессом, где заодно прописали, что теперь партия, победившая на выборах, должна править в коалиции с партией, занявшей второе место, а третья и дальше не получали ничего. Очень разумный выход на двухпартийную систему, уравновешенную сотрудничеством основных политических сил, - и тут, на мой взгляд, была у инициаторов и задняя мысль насчет остаться руля и в новых условиях.

Ведь, в самом деле, если оценить расклад их глазами, на руках у них имелось, как минимум, каре – опыт успешного переноса в Латинскую Америку европейской цивилизации. Худо ли, бедно, но именно они (вернее, их отцы) всего за три десятилетия превратили периферийное, раздробленное, бедное, неуправляемое захолустье мира, не имевшее своей валюты и даже столицы, в богатую и стабильную республику, выгодно отличавшуюся от остальных стран континента. А в чем-то (скажем, великолепной системе бесплатного образования, которую «улица» не могла не оценить) и от многих стран самой Европы.

Рассуждая таким образом, единомышленники президента, законные наследники Ривадавия, Альберди, Митре, Роки и других корифеев «создания нации», имели все основания считать, что новый электорат, предпочтя не менять коней на переправе, пойдет за ними и на этом этапе, подтвердит их легитимность, - ведь, в конце концов, «профессиональные политики» куда лучше разбираются в своем ремесле, чем люди с улицы, вроде тех же радикалов, - а с радикалами теперь, когда их мечта сбылась, можно и сотрудничать.