Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

И все бы так. И даже Иполито Иригойен склонялся к такому выводу, усмотрев поначалу «хитрую ловушку для честных людей», но тут уж на дыбы встала вся партия, требуя отказаться от изоляции и попробовать себя в новых условиях, а идти наперекор воле всей партии лидер, несмотря на свой огромный авторитет, разумеется, не мог. Есть грань, которую не пересекают, и кто ее не видит, не выбивается в лидеры.

В итоге же оказалось лучше, чем думалось. Первые же выборы по новому закону, в ключевом Санта-Фе, радикалы выиграли при явке 99%, вскоре повторив успех с теми же результатами в «ключевом из ключевых» Байресе. Теперь сомнения рассеялись; дон Иполито с полным основанием обратился к массам партийцев и сочувствующих с заявлением, почти слово в слово предваряющим грядущий спич тогда еще совсем маленького Никиты Хрущева: «Наши цели ясно, задачи определены. За работу, товарищи!».

Работы же предстояло много. Новая ситуация рождала новые вопросы, которые нужно было решать, не снижая темпа. В октябрь 1913 года, словно выполнив свою миссию и поняв, что дальше не нужен, ушел в отставку совсем не старый, но очень больной Роке Саэнс Пенья. Сменивший его вице-президент, очень известный финансист, но совершенно не политик, не скрывал, что видит свою цель только в том, чтобы провести выборы, и когда началась Первая Мировая, отказался вступать в войну, хотя Лондон и настаивал: типа, я персона временная, решать не вправе, а пока что торгуем со всеми.

Между прочим, очень разумное решение, - в этом сходятся все историки, и аргентинские, и «внешние», и они правы. Как показала жизнь, война, приведя к резкому сокращению экспорта и инвестиций, при наличии в стране денег, дала эффект, скорее, позитивный. Разумно оперируя наличными средствами, правительство Аргентины в рекордные сроки наладило импортозамещение, что, в свою очередь, потянуло за собой резкий взлет национальной промышленности, а стало быть, уменьшило сложившуюся зависимость от заграницы. Можно сказать, если бы войны не было, ее следовало бы выдумать.

Но это так, между прочим. Главное, что год 1916-й, решающий и определяющий, приближался. В ответ на объединение «новых людей», сознавая, что рискуют потерять все, объединились и «старые», сумев, выложив на стол все козыри, чуть-чуть опередить радикалов и социалистов, сформировав в Конгрессе большинство, - совсем небольшое, в иное время бывшее бы зыбким, но теперь, ввиду президентских выборов, устойчивое. А 2 апреля 1916 года 45% населения страны, имеющего право голоса, отдали этот голос за Иполито Иригойнена, 12 октября принесшего присягу в качестве главы государства.

Это был финал «Консервативной Республики», многое сделавшей, но изжившей и пережившей себя. Революция, неизбежность которой долгие годы проповедовал дон Иполито, свершилась, и что очень важно, мирным путем: просто электорат, получивший возможность стать не серой массой, за которую решают дяди, а гражданским обществом, думая сердцем, оказал поддержку не старым, проверенным и продуктивным кадрам, а принципиально новой силе, не имевшей никакой программы. Да и вообще ничего, кроме того, что ее лидер никогда в жизни не шел против совести, был единственным фундаментом партии, да и, по сути, самой партией. Такой эксперимент обещал быть интересным.

«Улица» умеет ликовать, - дай только повод. Зрелище поющей и пляшущей толпы, везущей по улицам карету с новым президентом, впечатляло. Послы великих держав единодушно подтверждали: такого им видеть не доводилось нигде, сравнивать не с чем. Но мишура облетает, и наступили будни.

Случившееся, в самом деле, было сродни революции. Во всяком случае, кадровой, - точно. В кабинеты, доселе видевшие лишь «приличных господ» пришли принципиально новые люди. Не пеоны, конечно, грамотные, многие и с капитальцем, и не без царя в голове, но: фи. Плебс. Элиты топырили губки: «Casa Rosada обулa вместо изящных туфель пеньковую альпаргату (босоножки), наши отцы плачут в могилах».

При таком отношении ни о какой двухпартийной системе не было и речи. Иригойен приглашал «консерваторов» сотрудничать, но они встали в позу. Ах, узурпировал наше исключительное право на власть, - так никаких союзов! Ушли в глухую оппозицию, вынуждая радикалов брать все на себя, и потом обвиняя их в «стремлении к однопартийной диктатуре». Самого же президента и вовсе несли по кочкам. Гаучо! Касик! Демагог, притворяющийся скромнягой!

А он не притворялся. Жалованье перечислял неимущим и приютам. Жил как раньше, в скромном доме на улице Бразилия («бразильская пещера»). Избегал публичности, запрещал рисовать и вывешивать портреты. Ни театра, ни кино, только работа. «Он был, по-видимому, одним из немногих, кто не видел фильмов с участием Чарли Чаплина», - пишет один из биографов. Был мягок в обращении. Очень располагал, обладал «дьявольским искусством очаровывать и привлекать», но держал дистанцию. Даже дети от любимых женщин, которых он признал, любил и воспитывал, называли его только «доктор Иригойен».

Но это все личное. Второстепенное. В первую очередь, работа. Ибо лекции о морали, конечно, хорошо, но это пока ты в оппозиции. А теперь на руках большая, крайне сложная страна, да еще на этапе великого перелома. Не Парагвай, где на сто лет главная задача просто выжить. И не Уругвай, по меркам Аргентины, всего одна провинция, причем, успешная. Отнюдь. Гора проблем, ответа на которых нет ни у кого, - и по сути, никакого управленческого опыта. Только партия, отстроенная так, что смотрит в рот лидеру, который знает все.

Поэтому ручной режим. Вникал, читал, учился на ходу. Людей удивляло, как быстро он все схватывал и как жестко все держал под контролем. Недруги шипели: «персоналист», то есть, тянет одеяло на себя (для Аргентины с ее клановостью обвинение тяжкое). Он же утверждал, что «как и Христос, имеет надежных помощников, но ведь свой крест Христос нес сам». Советовался, правда, с церковью, где были люди, разделяющие его взгляды (позже их ученики станут основоположниками «теологии освобождения»). Однако церковь – институт специфический, ее не обо всем спросишь.

И первый вопрос: война. Третий год. Антанте позарез нужна живая сила, или хотя бы изоляция Рейха. Очень многие соседи по континенту откликнулись на зов дяди из Лондона. Маленькие закрыли порты, Бразилия и вовсе подключила ВМФ. В Буэнос-Айресе, своем «пятом доминионе», Англия не сомневалась, и местные элиты, сросшиеся с Англией, требовали присоединиться к всему прогрессивному человечеству, сражающемуся с тевтонским варваром. Да что там, - даже некоторая часть влиятельных радикалов, успевших распробовать сладкий вкус системности, поддерживали: давай!

Но: no! Жестко: «Это чужая война. Мы будем торговать со всеми». То есть, нейтралитет. И не простой. Еще в январе 1918 года, - до финиша бойни оставалось немало времени, - он предложил всем латиноамериканским коллегам, не вписавшимся в войну, собраться в Буэнос-Айресе и выработать единую «паниспаноамериканскую линию» на период после войны. Чтобы победителям в регионе пришлось иметь дело с сильным альянсом, интересы которого нельзя не учитывать. Нечто вроде Движения неприсоединения, резко диссонирующее с панамериканизмом США, и США сделали все, чтобы Конгресс не состоялся. Под давлением последних конгресс не состоялся.