Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

И после войны – та же «особая линия». Поддержав идею Вудро Вильсона насчет Лиги Наций, дон Иполито одновременно выразил недовольство Версальской системой. Инструмент международного мира? Да. Орудие диктата и передела? Нет. И вот проект, как должно быть. А когда в Женеве эти предложения отклонили, делегация уехала домой: Иригойен дал понять, что не принимает «новый мировой порядок».

Но главное, конечно, внутренняя политика, где все старое перестало работать, а новое еще не придумано. Студенты волнуются, - что делать? Пеоны и фермеры бунтуют, - что делать? Иностранцы подмяли стратегические ресурсы, - что делать? Рабочие бастуют, митингуют, тянутся к топору, то есть, к револьверу и бомбе, - что делать?

Теоретически-то понимание было. «Политическая демократия без социальной справедливости – ничто». Стратегия - принцип «всеобщего блага», чтобы «под аргентинским небом не было ни одного обездоленного». Обязанность государства – обеспечить баланс «между двумя великими силами, всегда находящимися в борьбе: капиталом и трудом». В идеале, чтобы «капиталист мог считать свои доходы с большей уверенностью, и рабочий, в свою очередь, имел бы гарантию, что будут использованы его труд и продукт его труда, и обе сущности - капитал и труд - в гармоничном сотрудничестве своих сил способствовали бы созданию всеобщего благосостояния».

Ну ведь просто же, правда? На базе «понимания национального интереса». В рамках солидарности, согласования интересов различных социальных групп и классов под благотворным влиянием государства. Отказ от прежнего принципа «государство наихудший администратор» и краеугольного камня «иностранный капитал – основа основ».По его мнению, эта основа основ «не решила наших жизненных проблем в той степени, в какой это требует нация», - и это мнение, несложно понять, не очень разделяли в привыкшем вести себя в «пятом доминионе» как дома англичане.

Тем паче, речь шла не только о шерсти, зерне, мясе, но, в первую очередь, о найденной нефти, вкус которой цивилизация уже распробовала, - а дон Иполито посягал. Аккуратно, конечно, но твердо: никакой национализации, но государство должно иметь контрольный пакет, и кстати, компания ЯТФ в 1922-м стала первой государственной нефтяной компанией за пределами РСФСР.

Отсюда и фанатичное отношение к образованию: ведь школа – колыбель морали и патриотизма (статус учителя, «носителя самой высокой миссии», резко вырос вместе с жалованьем).

Отсюда и спокойная реакция на студенческие бунты (университеты получили новые, «автономные» уставы, где было записано право на дискуссионые клубы и участие в митингах, после чего молодежь подуспокоилась).

Отсюда и шаги навстречу затурканным селянам, - ведь «Богатство земли, так же как и недра республики не могут, не должны быть объектом ничьей собственности, как только самой нации» (и соответственно, льготные кредиты фермерам, поощрение кооперативов, защита арендаторов и даже пеонов).

Отсюда, наконец, понимание мотивов бастующих работяг: с подачи президента, они перестали быть «преступниками», глава государства принимал их и вникал в их споры с бизнесменами, в итоге узаконив систему «трудовых переговоров» под арбитражем государства.

Все это было разумно, умеренно, эффективно, с перспективой, - но «консерваторы» этого не понимали. А если и понимали, не принимали в исполнении «касика». И протестовали, аж до 1920 года (пока в Конгрессе силенок хватало) блокируя многие инициативы правительства, по их мнению, «заигрывавшего с анархией и нигилизмом». После событий же в России, перепугавших «весь мир насилья», вопрос, по сути, чисто экономический, и вовсе политизировался до синего звона.

Предприниматели, и местные, и зарубежные, создав в 1918-м Национальную ассоциацию труда (профсоюз для защиты от профсоюзов), потребовали от президента «не заигрывать с агентами влияния угомонив иностранных террористов силой оружия». На что дон Иполито ответил ходокам кратко: «Поймите, сеньоры, что привилегиям в стране пришел конец. Отныне вооруженные силы нации не двинутся с места иначе как в защиту ее чести и целостности».

Это крайне возмутило «приличных людей», их газеты взвыли, и только старейшая La Nacion вносила в симфонию ненависти некий диссонанс: «Позиция президента продиктована его общеизвестным пристрастием к нравственности. Есть смысл не уподобляться уличным крикунам, а подождать. Если он, в самом деле, нравственный человек, он поймет, на чьей стороне в наше трудное время развевается сияющий флаг морали…»

Прелесть любых категорических императивов, заключенная в их безусловности, обнуляется тем фактом, что они абсолютно несовместимы с объективной реальностью, данной нам в ощущениях, и социальные конструкции Иригойена не являлись исключением. Чего бы ни хотел президент, жизнь упорно называла кошку кошкой: марксизм, анархизм и прочие веяния укоренялись укреплялись на аргентинской почве не потому, что этого кто-то хотел, а по той простой причине, что почва была вспахана, а отголоски революций в России и Мексике изобильно удобряли её. Тем паче, что политика импортозамещения, требуя от предпринимателей концентрации средств, эхом била по работягам, за счет которых эти средства концентрировались.

Короче говоря, забастовки стали рутиной, никакие «трудовые переговоры» с участием правительственных чиновников решить проблему не могли. То есть, FORA-IX, федерация профсоюзов, представляющих интересы высококвалифицированных рабочих, в основном, местных, как-то ладить получалось. Зато FORA-V (анархисты, синдикалисты, социалисты, первые коммунисты, в основном, иммигранты) исходила из того, что «никакими соглашениями нельзя добиться уважения буржуазии к людям труда. Только прямое действие, только постоянная и жестокая борьба», - а при таком подходе, сами понимаете, сотрудничать сложно, а обстановочка к началу 1919 года в Буэнос-Айресе сложилась взрывоопасная.

Сперва, казалось бы, все как всегда. На самом крупном металлургическом заводе страны, «Братья Васена», где условия труда были уж совсем скотскими, 3 декабря началась забастовка. От посредничества правительства хозяева отказались, предпочтя привезти штрейкбрехеров, нанятых Ассоциацией Труда («профсоюзом против профсоюзов»), что, разумеется, вылилось в драки, все более ожесточенные, расползавшиеся по другим рабочим районам города. В какой-то момент полиция начала поддерживать штрейкбрехеров огнем, в основном, попадая в мирных людей, убив четверых и ранив более 30 человек, но 4 января, когда в ответ тоже полетели пули, отступила с небольшими потерями, после чего анархистская пресса воспела «красный удар»: «Люди за нас. Победить или умереть. Казакам (рara casacos) только пули. Да здравствует действие!».