Андрей Сахаров - Дипломатия древней Руси: IX - первая половина X в.

Можно обратить внимание и на другие расхождения в решении проблемы. Так, если миссия Адальберта была политическим диктатом по отношению к Руси со стороны Оттона I, тогда понятно возмущение русской правящей верхушки действиями псевдопроповедника; если же он действовал "осмотрительно" — был умерен в своих требованиях, тогда не ясно, почему произошел предполагаемый рядом историков государственный переворот на Руси во главе со Святославом, после которого Ольга отошла в тень.

Бросаются в глаза два просчета предшествующей историографии в исследовании проблемы. Во-первых, дипломатические шаги Ольги изучались в основном на материале, хронологически близком к самим этим событиям; не принималось во внимание, что посольство великой княгини в Византию явилось лишь этапом на пути складывания русской государственной системы, в том числе русской дипломатии. А если и делались попытки (В. А. Пархоменко, М. Д. Приселков) связать посольство Ольги с предшествующими событиями, то эти связи намечались лишь по линии церковно-политической, что заметно ограничивало уровень изучения проблемы. Во-вторых, источники, как правило, анализировались со стороны их внутреннего содержания, без сопоставления друг с другом, в частности нет примеров параллельного анализа сведений Константина VII Багрянородного и данных русских летописей. Разумеется, что на этом пути могут возникнуть дополнительные возможности изучения проблемы.

Все вышесказанное убеждает в том, что вопрос о дипломатии Руси во второй половине 50-х — начале 60-х годов X в., несмотря на богатую историографию, отнюдь не является решенным и требует дальнейшего исследования.

Анализ проблемы начнем с характеристики одного из основных источников по теме — "Повести временных лет" и подойдем к нему прежде всего со стороны политической и историко-дипломатической, поскольку в сведениях летописи в первую очередь отражены именно дипломатические сюжеты.

Заметим, что между 944 и 955 гг. летопись ни слова не сообщает о международных событиях. После гибели Игоря в 945 г. для Киева наступили трудные времена: отложилась Древлянская земля; наследник, как отмечает летопись, был "детеск", т. е. дитя, и во главе государства встала великая княгиня. И первые годы ее правления, естественно, ушли на решение внутриполитических проблем. В 946 г. Ольга воевала с древлянами и наконец вновь подчинила их Киеву. Начиная с 947 г. она взялась за наведение порядка в своих землях: упорядочила сбор дани, провела другие административно-хозяйственные реформы. А затем летопись пропускает без описания несколько лет — с 948 по 954 г. — и лишь под 955 г. сообщает о поездке русской княгини в Константинополь и ее крещении там. В этой последовательности летописного рассказа обратим внимание на удивительную аналогию событий во времена первых лет правления Ольги и Олега. Взяв власть в свои руки, Олег также начал с "устройства" дел внутренних, а попросту говоря, с покорения окрестных племен и самого упорного и воинственного среди них — древлян. И лишь подчинив ряд племен власти Киева, укрепив внутриполитические позиции княжеского дома, он приступает к решению внешнеполитических вопросов: организует поход на Византию, с тем чтобы подтвердить прежние привилегии Руси, полученные ею от империи еще в IX в.

Даже не зная ничего о поездке Ольги в Константинополь, можно было бы предположить, что после ликвидации внутренних смут в стране, стабилизации положения и упрочения великокняжеской власти в Киеве Ольга должна была приступить к решению внешнеполитических задач: Игорь был мертв, но договор, им заключенный, действовал. Однако со времени его заключения прошло более десяти лет. Сменились правители на византийском троне, новые люди встали во главе древнерусского государства. Опыт прошлых лет и взаимоотношений империи с другими "варварскими" государствами подсказывал необходимость либо подтверждения, либо пересмотра соглашения 944 г. Таким образом, появление в летописи сообщения о внешнеполитической активности княгини Ольги может быть воспринято с доверием уже в силу исторической логики развития событий, обусловленных предшествующими отношениями Руси и Византии. Но, конечно, это аргумент весьма слабый.

Итак, "иде Ольга въ Греки", — записал древний автор. Как все легко и просто! Но реальные политические взаимоотношения двух стран такой простоты, естественно, не допускали. Правительница Руси не могла без соблюдения определенных формальностей снарядить посольство, сесть на корабль и явиться к византийскому двору, чья система внешнеполитического церемониала была чрезвычайно изощренной. Кто был инициатором визита русской княгини, как он готовился — эти вопросы не были поставлены в историографии, хотя ответы на них имеют прямое отношение к исследуемой теме.

Русские летописи и византийские хроники хранят молчание по этому поводу. Правда, "Новгородская первая летопись" сообщает, что, придя к Константинополю, руссы дали знать о своем появлении императору, что можно трактовать как намек на какую-то предварительную на этот счет договоренность {732}. Состояние отношений Византии и Руси после смерти Игоря и долгая пауза в дипломатических контактах, вызванная внутриполитической обстановкой в Киеве, требуют, на наш взгляд, прояснения, особенно в свете нараставшего конфликта между Византией и Хазарией, постоянного военного давления арабов на империю.

В ту пору византийское правительство предпринимает определенные шаги в поисках союзников против одних арабских правителей, старается умиротворить других и нейтрализовать своих возможных противников на западных и северо-западных границах. Во второй половине 40-х годов Константин VII шлет посольство к Оттону I, добивается дружбы у владыки Кордовы, пытается замирить сицилийских арабов и египетского правителя ал-Мансура {733}. Судя по оценкам, данным Константином VII в трактате "Об управлении государством" Руси, Хазарии, печенегам, византийское правительство в середине 50-х годов X в. было весьма обеспокоено состоянием своих отношений с Русью, опасалось новых нападений с ее стороны, не доверяло ей, стремилось иметь против нее постоянного противника в лице печенегов. В то же время Русь была нужна Византии как противовес в борьбе с Хазарией и мусульманскими правителями Закавказья, а также как поставщик союзных войск в противоборстве с арабами. Думается, что в этих условиях приглашение, направленное Ольге Константином VII Багрянородным, было бы вполне оправданным дипломатическим шагом империи в отношении своего северного соседа.

При этом необходимо иметь в виду и характерное для Византии стремление использовать христианизацию окрестных народов и государств в качестве средства усиления своего политического влияния среди соседей, о чем подробно писал в своих работах Д. Оболенский {734}. Историк, однако, рассматривал вопрос лишь в одной плоскости: как Византия уже с IX в. подкрепляла "дипломатическое окружение" Руси попытками христианизировать ее, в пользу чего, по его мнению, говорит обращение руссов в христианство в 60-х годах IX в. Политика же самой древней Руси в этом направлении его интересовала мало. Между тем и в начале IX в., и в 60-х годах IX в. попытки Византии христианизировать Русь соприкасались с княжеской политикой использования акта крещения греческими духовными иерархами в целях усиления государственного престижа Руси. В 60-х годах IX в. становится очевидным, что процесс этот для древнерусского языческого общества был чрезвычайно сложен, так как он сталкивался с вековой мощью языческой религии и превращался из фактора внешнеполитического в фактор внутриполитический. Деятельность греческих миссионеров в IX в. так и не привела к христианизации Руси Византией. Перенимая у Византин то, что ей было нужно в плане политическом, в том числе и частичную христианизацию, Русь тщательно оберегала свой государственный суверенитет. Хотя христианизация русского общества шла быстрыми темпами и в договоре 944 г. это нашло уже официальное отражение, тем не менее и к середине 50-х годов X в. Византия не преуспела в использовании христианства на Руси в своих политических целях. Вопрос оставался открытым. С этих позиций нам представляется неправомерным говорить лишь о стремлении Византии христианизировать Русь. Обе стороны стремились к этому, но каждая в акте христианизации, вероятно, преследовала свои четко определенные политические цели.