Андрей Сахаров - Дипломатия древней Руси: IX - первая половина X в.

Вслед за изложением договора слово вновь берет летописец, который рассказывает, как после заключения соглашения Лев VI почтил русских послов, одарил их богатыми дарами, "пристави к ним мужи" и показал русским представителям храмы и палаты, а затем отпустил на родину с "честию великою".

Послы, придя в Киев, поведали "речи" императоров Олегу и рассказали, как они "сотвориша миръ и урядъ положиша" между Русью и Византией.

Договор 911 г. не дает оснований и для малой доли тех сомнений, которые вызвали в свой адрес, скажем, договоры 60-х годов IX в. или 907 г. Однако теперь для ученых трудность оказалась в другом — определить, насколько это соглашение соответствовало международным дипломатическим традициям своего времени и как в связи с этим следовало оценивать уровень русской дипломатии по отношению к другим развивающимся государственным образованиям раннего средневековья.

Первые отечественные историки — В. Н. Татищев, М. В. Ломоносов, М. М. Щербатов — без каких бы то ни было комментариев изложили в своих "историях" договор 911 г.

Критический же анализ документа начинается все с того же шлецеровского "Нестора", где автор написал удивительные для его общей скептической концепции слова: "Если договор этот был действительно, то он составляет одну из величайших достопамятностей всего среднего века, что-то единственное во всем историческом мире". А далее начинаются сомнения: введение слишком похоже на новейшее, византийские архивы хранят полное молчание об этом договоре, как и о походе 907 г. {397}. Тень подделки, фальсификации отныне падает и на этот древнейший памятник международного права. Но ненадолго.

Сначала Н. М. Карамзин, а следом за ним Г. Эверс поставили договор 911 г. в русло изучения международных дипломатических актов раннего средневековья. Н. М. Карамзин, пожалуй, первым сравнил это соглашение с византино-персидским договором 562 г. между императором Юстинианом I и шахом Хосровом I, как он описан у греческого историка второй половины VI в. Менандра Протиктора {398}, и заметил, что договор 911 г., как и греко-персидское соглашение, был написан на двух языках и имел все черты международного договора. Однако сравнительного анализа двух документов Н. М. Карамзин не провел {399}. М. П. Погодин считал, что договоры 911 и 944 гг. вышли из византийской канцелярии, а в дальнейшем были переведены на русский язык {400}.

В 1853 г. Н. А. Лавровский вновь обращается к идее сравнительного анализа соглашения 911 г. и других международных соглашений раннего средневековья, в частности Менандрова греко-персидского договора. Он отметил, что вначале был изготовлен один экземпляр грамоты, который позднее был переведен на русский язык. В связи с этим изменилась и внешняя форма договора: переведенная грамота составлена уже от имени Олега. С этих двух экземпляров, как и в случае с греко-персидским договором, затем были сняты копии, которые стороны вручили друг другу, что также имело место в случае, описанном Менандром. Внимательно анализирует Н. А. Лавровский и форму договора, отмечая, что он, как и позднейший русско-византийский договор 944 г., состоит из трех частей: вступления, характерного и для других международных договоров, собственно статей и заключения. Причем вступление и заключение, по его мнению, содержат в основном "периодическую речь" и отражают чужеземное происхождение документа, а статьи отличаются краткостью, простотой и естественностью речи, "какая господствует в чисто своеземных древнейших наших памятниках". Те же общедипломатические принципы несет в себе и заключение. В договоре 911 г. много грецизмов, что говорит как о греческом происхождении оригинала, так и об относительной неопытности переводчика. Эти наблюдения привели Н. А. Лавровского к ответственному выводу о том, что договор 911 г. был соглашением "основным", "полным", "составленным с строжайшей формальностью" {401}.

Одновременно с Н. А. Лавровским к схожим выводам пришел видный русский филолог И. И. Срезневский. Он также полагал, что договоры 911 и 944 гг. являются стереотипными дипломатическими документами и сначала были написаны на греческом языке, а затем переведены на русский {402}.

Идеи Н. А. Лавровского и И. И. Срезневского во многом определили последующее изучение русско-византийских договоров 911 и 944 гг. Так, С. А. Гедеонов поддержал сравнительно-исторический метод изучения договоров, предложенный Н. А. Лавровским, и указал на то, что договор между Персией и Византией вырабатывался в ходе особой конференции, проект договора составлялся каждой стороной на своем языке, причем они употребляли собственные канцелярские и дипломатические формы. "Греки, — писал С. А. Гедеонов, — договариваются с персами на равной ноге… ничего подобного у нас не было и быть не могло… Перевод очевиден…" "Языческая Русь, — заключает С. А. Гедеонов, — изъясняется чуждыми ей христианскими формулами…" Но тем не менее договор 911 г., по его мнению, — это совершенно полный документ, созданный по образу и подобию других схожих дипломатических соглашений своего времени {403}.

С. М. Соловьев и В. О. Ключевский также рассматривали договор 911 г. в русле международных дипломатических соглашении {404}.

Коснулся договора 911 г. и М. С. Грушевский. Он отметил, что это соглашение дополнило прежнее, родившееся после походов Руси против Византии в начале X в. {405}.

Новый этап в изучении русско-византийских договоров 911 и 944 г. связан с выходом в свет в 1895 г. статьи А. Димитриу "К вопросу о договорах русских с греками" и в 1904 г. книги А. В. Лонгинова "Мирные договоры русских с греками, заключенные в X веке". В этих работах линия сравнительно-исторического анализа русско-византийских договоров с другими дипломатическими соглашениями раннего средневековья получила яркое раскрытие, хотя в позициях обоих авторов есть существенное отличие.

А. Димитриу впервые в отечественной историографии высказал мысль о том, что русско-византийский договор 911 г., по всей вероятности, был просто-напросто типичным хрисовулом византийского императора.

Он пришел к такому выводу на основании изысканий немецкого византиниста К. Неймана, который проанализировал договоры, позднее заключенные Византией с итальянскими государствами — Венецией и Пизой. Именно К. Нейман первым заметил, что в X–XII вв. в византино-иностранных соглашениях перечислялись обязательства лишь одного государства — Византии. Эти документы, идущие со стороны империи, получили форму хрисовула. Об обязательствах же другой стороны в этих соглашениях упоминалось лишь в общих чертах.

Другим источником для размышлений А. Димитриу явилось уже упоминаемое нами греко-персидское соглашение {406}.

Вот эти-то документы А. Димитриу и называет "типическими" для византийской дипломатии. С этих позиций он оценивает и русско-византийские договоры. Они, по его мнению, были следствием "византийской дипломатической рутины", являлись типичными переводами с греческого и представляли собой "вполне надежный текст второй руки", т. е. копии со вторых экземпляров договоров, тех самых экземпляров, которые подписывались греческой стороной, переводились и передавались русским. В связи с этим А. Димитриу характеризует договор 911 г. как развернутый формальный межгосударственный договор, ради заключения которого послы Олега отправились в Константинополь. Однако он полагал, что этот договор никогда не вступал в действие, так как его оформление, если исходить из сравнения с другими подобными же соглашениями, не было завершено. Византийские послы не появились в Киеве. Олег умер до ратификации договора. Хрисовул, где были изложены обязательства Византии по отношению к Руси, так и не был вручен, и грамота 911 г. осталась лишь как след промежуточных переговоров, которые так и не дошли до стадии межгосударственного оформления {407}.