Владимир Тихонов - История Кореи. Том 2. Двадцатый век

Рис. 25. Пак Ынсик (1859–1925) — видный историк, общественный деятель, идеолог просветительского движения в Корее. В 1925 г., перед самой смертью, был приглашен на должность президента Временного правительства Кореи в Шанхае.

Хотя в вышеприведенном тексте и проступают нотки персональной жалости в отношении уничтожавшихся империализмом аборигенов Африки или Америки, псевдонаучные построения европейских социал-дарвинистов, а также откровенно расистская вера в существование «высших и низших рас» явно рассматриваются Пак Ынсиком как объективная истина, отправная точка для программы действий нарождавшегося корейского национализма.

Каким же образом бесчеловечное учение, использовавшееся, как известно, европейским, американским и японским империализмом конца XIX — начала XX вв., превратилось в безусловную истину для националиста Кореи — страны, как раз становившейся жертвой империалистического разбоя? С идейно-политической точки зрения, тотальная абсолютизация социал-дарвинистской парадигмы была — как и широкое распространение христианства в кругах «новой» интеллигенции начала 1900-х годов — прежде всего следствием не менее тотального разочарования в неоконфуцианской ортодоксии, бездумное преклонение перед которой и привело страну, с точки зрения Пак Ынсика и его единомышленников, к угрозе национального порабощения. Пак Ынсик, как и многие из его соратников, до самого конца остался привязан к конфуцианским принципам как мыслитель и строго соблюдал конфуцианские нормы в личной жизни. Однако уже в начале 1900-х годов знакомство с японскими переводами европейской литературы и трудами известного китайского просветителя и реформатора Лян Цичао (1873–1929) привело его к мысли, что бескомпромиссное отстаивание неоконфуцианской метафизики, сословных норм и патриархально-монархических институтов идеологами движения «в защиту ортодоксии, против ереси» вело страну в тупик и к окончательной гибели.

В ситуации, когда метафизические основы неоконфуцианства — вера в благой космический принцип ли , который должен был познавать и пути которого должен был следовать интеллигент- янбан — выродились в апологию сословных привилегий, «новой» интеллигенции требовалась радикально новая философия. Необходима была совершенно новая система взглядов на мир, которая стимулировала бы социально-политическую и культурную активность современного типа, легитимизировала бы приобретение европейских знаний. Именно эту роль и взял на себя социал-дарвинизм — в мире, где «отсталые» народы не имели шансов на выживание, у корейской образованной элиты не было морального права обрекать страну на гибель упрямой приверженностью традициям. В мире, где современные европейские знания были важнейшим орудием в борьбе за существование, строительство «новых» школ, издание просветительской литературы, активное участие в модернизационных процессах становились «моральным абсолютом» для любого патриота. Конечно, теоретически борьбу за спасение страны от империалистического порабощения можно было теоретически обосновать, и не запугивая соотечественников «поражением в борьбе за существование», не объявляя зверства империалистов «проявлением законов природы». Однако самостоятельная разработка идейно-философских оснований борьбы за модернизацию страны была не под силу большинству корейских просветителей, обладавших очень скудными познаниями в естественных науках и знакомыми со странами Европы и США в основном по вторичным — китайским и японским — материалам. Проще было заимствовать готовыми популярные в ту пору социал-дарвинистские построения, причем в основном не с европейских оригиналов, а с японских и китайских переводов. Периферийный статус Кореи сказывался, таким образом, и в области общественно-политической мысли.

Другим фактором, объясняющим популярность псевдонаучной идеологии европейского капитализма конца XIX — начала XX вв. в далекой Корее, был социально-экономический статус большинства «новых» интеллигентов, их социально политическая ориентация. Практически все они принадлежали к верхушке тогдашнего корейского общества — если не по своему имущественному статусу, то по занимаемому положению, связям в высшим кругах государственного аппарата. Так, Пак Ынсик, сам человек относительно небогатый, сумел в 1888–1894 гг. получить доходную должность смотрителя королевских могил ( нын чхамбон ) по протекции со стороны расположенных к нему членов могущественного клана Минов. Юн Чхихо, возглавлявший в конце 1890-х годов «Общество Независимости», а в 1900-е годы ставший одним из лидеров просветительского движения, принадлежал к одной из богатейших землевладельческих семей страны и находился с 1904 г. на высших должностях в Министерстве иностранных дел. Ведущий организатор просветительских обществ в 1904–1910 гг., Юн Хёджон (1858–1939), бывший в середине 1890-х гг. скромным секретарем Министерства финансов, приобрел значительные связи во дворце после своего возвращения из японского изгнания в 1904 г. (он бежал в Японию, спасаясь от ареста, как бывший активист «Общества Независимости»). Во время пребывания в Японии он организовал убийство одного из бежавших туда корейских офицеров, замешанных в убийстве государыни Мин, и тем приобрел не только прощение, но и личную благодарность Коджона.

Имущественное и чиновное положение просветителей, их связи с сильными мира сего означали, что радикальным изменениям в отношениях собственности не было места в вынашиваемых ими планами преобразований. Публиковавшиеся в «передовых» газетах и журналах конца 1900-х гг. планы развития промышленности и сельского хозяйства Кореи были адресованы, прежде всего, крупным владельцам земли и капиталов. Их просветители убеждали инвестировать средства в «дело», а не в скупку недвижимости, активней использовать новую технику, удобрения, финансировать закупку новых сортов семян и пород скота, строить школы. О крестьянских массах все эти сочинения упоминали довольно редко: от них требовалось, прежде всего, вносить деньги на содержание школ, учить детей грамоте и усердно работать на хозяев. Социал-дарвинизм, с его культом «сильнейших», легитимизировал господство собственнической элиты, объявляя его следствием «естественных законов». Социально-политические позиции просветителей, наряду с чисто идеологическими разногласиями, объясняли и их неприязнь к движению ыйбён , в котором, особенно на поздних этапах, столь явственно пробивались мотивы классового протеста. Оправдывая неравенство и эксплуатацию, социал-дарвинизм — в той форме, в которой он приобрел популярность в Корее в то время, — возвеличивал то самое государство, которому служили или с которым были так или иначе связаны просветители. «Сила и богатство государства» объявлялись главной гарантией «выживания нации», так что у просветительских лидеров были все основания навязывать массам «патриотизм» в качестве «главной добродетели новой эпохи». Естественно, «патриотизм» истолковывался как «преданность государю и отечеству» и готовность следовать за имущей, по-западному образованной элитой по пути капиталистической модернизации. Бойцы ыйбён , в этой интерпретации, становились «ложными патриотами», а то и прямо «предателями отечества».