Пьер Бриан - Дарий в тени Александра

Давайте оставим теперь земли Ирана и попытаемся распространить компаративный метод на македонский лагерь. В длинном пассаже, посвященном героическому поведению Александра во время осады индийского укрепленного города, Арриан сообщает, что серьезные раны, которые царь получил в ходе последнего приступа, встревожили его подданных, но каждую категорию его войска - по-своему. Вот, например, доводы высокопоставленных офицеров:

"Затем стоны прекратились, и они оставались подавленными и огорченными, так как совершенно не могли понять, кто мог бы взять на себя командование армией (имелись некоторые кандидаты, которые были практически равны и пользовались одинаковым уважением, как у Александра, так и у македонцев); они спрашивали себя также, как им суметь вернуться целыми и невредимыми к своим очагам, раз они окружены таким множеством воинственных народов... Им казалось в тот момент, что они стоят в этот момент посреди непреодолимых рек, и, так как с ними больше не было Александра, они везде видели непреодолимые препятствия" (VI. 12.1-2).

Здесь мы видим мотивы, часто выдвигавшиеся древними авторами для того, чтобы объяснить страх греческих солдат перед углублением в центр территорий Великого царя, и неуправляемую панику по поводу того, что они не смогут сами обнаружить верный путь, ввиду множества естественных препятствий, а также враждебности - доказанной или предполагаемой - "многочисленных воинственных народов". Некоторое время спустя после бунта при Гифасе, где они уже высказывали свое желание вернуться в свою страну и снова увидеть жен и детей, они снова захотели вернуться в Македонию под водительством своего царя, которому они очень доверяют [19] См.: Арриан V.27.5–6; о реакциях македонских солдат, см. мои замечания в Rois, tributs et paysans, 1982, стр. 36–39, 73–81; можно сравнить с опасениями, выраженными греческими наемниками после исчезновения Кира: Ксенофонт. Anabase III 1.2–2; также речь, которую держал Тиссаферн перед греческими наемниками: II.5.16–22; в конечном счете, как отмечает Н. Tonnet. Recherches I, 256–257, Арриан был вдохновлен тем же, что и Ксенофонт. . Александру пришлось организовать целую постановку, чтобы успокоить своих солдат и убедить их, de visu, что их царь жив и готов управлять ими. Он приказал перенести себя на борт корабля, спускающегося по реке Гидраот на виду у всех, после чего сошел на берег и сел на коня: "Когда он явился всем взглядам, и снова верхом, армия начала громко приветствовать его" [20] Арриан VI. 13.1–3. .

Причины, какими их описывает Арриан (основываясь на свидетельстве Неарха), приводимые друзьями царя, одновременно более специфические и более политические:

"Неарх говорит, что Александр плохо относился к неодобрению некоторых из своих друзей, которые упрекали его за то, что рискует, идя впереди армии (pro tes strateias); это не роль главнокомандующего (strategos), - говорили они, - это роль солдата (stratiotes). И я полагаю, что эти речи сильно раздражали Александра, потому что он отдавал себе отчет, что упрек был заслуженным; однако, вследствие своего воинского азарта и своей любви к славе, как и те, кто побежден сладострастием, у него не было сил держаться подальше от опасностей" [21] Арриан VI. 13.4. .

Подобные дебаты были широко распространены в античный период. Полибий, например, так иллюстрирует особый долг главнокомандующего (strategos) по сравнению с долгом простого солдата: в то время как второй не должен быть сдерживаем ничем и обязан идти и грабить вражеский лагерь, первый не должен позволить себе поддаваться своим порывам [22] Полибий Х.19.4; см. также: Арриан VI8.4–5 (Пор). . Подобное противопоставление мы обнаруживаем у Квинта Курция. Когда Александр хочет вступить в поединок против Дария, "он действовал скорее как солдат, чем как главнокомандующий", - пишет Квинт Курций [23] Квинт Курций III.11.7 Alexander поп ducis magis quam militis munia exequebatur. , желая тем самым выразить мысль, что македонский царь стремился подвергнуться риску, который не пристал главе армии.

В одном из "Диалогов мертвых", где он ставит лицом к лицу Александра и его отца, Лукиан демонстрирует ту же самую идею о том, что военачальник должен предпочитать благоразумие опасности. Филипп не только принижает победы, одержанные Александром над Дарием и Персией, но и демонстрирует сдержанность в оценке личных подвигов, которыми хвастается его сын. Александр любит подчеркивать, что он "влюблен в опасность" и что он любит "встречать опасность во главе своей армии". Филипп допускает, что ранение может быть почетным для царя, но он считает также подвиг своего сына, в одиночку спрыгивающего внутрь крепости, недостойным восхваления [24] Люциан. Диалог мертвых 12.5: philokindynos... prokindyneuein tou stratou. . Подобные же мотивы мы находим между строк в панегирике, написанном Плутархом: он признает необходимым запретить Александру вести себя "столь легкомысленно и импульсивно" [25] Плутарх. De Fortuna Alexandnri, 1.3 (327E) aboulos, propdtos. .

Упреки, которые высказываются царю его приближенными, напоминают смертельную ссору с Клейтосом, его молочным братом, которая произошла в Самарканде несколькими годами раньше. Во время пира Клейтос противился перенятием Александром церемониала ахеменидского двора. Он упрекал его за то, что тот отдаляется от македонских традиционных обычаев, и за то, что тот присваивает себе лично победы, одержанные всей армией. В особенности он напоминает ему о победе при Гранике и говорит, что если бы он, Клейтос, не был там, Александр был бы смертельно ранен персом, который успешно атаковал царя [26] Арриан IV.8.5–6; см. 1.15.8: Клейтос отрезает руку Спифридата, занесенную для того, чтобы нанести удар Александру сзади. . Очевидно, таким образом Клейтос ставил под сомнение версию о "мономахии" которая уже навязывалась при помощи рукописей окружавших царя льстецов [27] О значимости темы мономахии у льстецов, см. анекдот, сообщенный (под видом монархической басни) Люцианом в труде «Как пишется история» 12: сплавляясь по Гидаспу, в Индии, Александр бросает в реку рукопись, где Кал-листен сообщал о дуэли, которую царь проиграл Пору. .

Но в Индии упреки в адрес Александра приобретают несколько иную тональность: македонцы не затрагивают реальность личного подвига царя, даже при том, - как подтверждают все древние авторы, - что впоследствии было множество различных рассказов о личности компаньонов, которые сыграли роль во всей этой истории, и даже при том, что некоторые моменты этих рассказов ставили под сомнение тот или иной эпизод официальной версии [28] Аминь хочет осветить эти спорные вопросы: «Я должен был сообщить эти факты, даже ценой отступления от темы, чтобы будущие поколения не были равнодушны к подобным подвигам (erga) и таким испытаниям» (VI. 11.8). . Суть дебатов в том, что приближенные царя оспаривают законность личного подвига с точки зрения коллективного интереса: само понятие военачальника не является больше определением гомеровского героя, ведущего личный бой, чтобы память о его подвигах воспевалась в грядущие времена. Он является залогом выживания армии и обязан подчиниться долгу по отношению к коллективу. Военачальник не должен показываться в первых рядах.