Пьер Бриан - Дарий в тени Александра

"[Плутарх] показывает, что у него не было ни одной части тела, от макушки до ног, на которой не было бы почетного шрама, оставшегося после бесчисленных предыдущих боев" (II, стр. 78).

Смерть в бою, таким образом, является вполне ожидаемым концом для короля, описанного Мотом. Впрочем, король сам возвещает это своим дворянам в момент, когда он занимает место во главе великого похода, который трагически завершился в Лютцене:

"Я, который подверг свою жизнь стольким опасностям и столько раз пролил свою кровь ради родины, но не был, хвала Господу, смертельно ранен, я вынужден в конце концов принести в жертву самого себя; поэтому я с вами прощаюсь, надеясь увидеть вас вновь в лучшем из миров".

Речь, которую держит король Швеции, определяет понятие жертвенного владыки:

"Когда царь берет на себя все грехи и искупает страдание своего народа, он всего лишь доводит до предела изначальное предназначение персонализированной власти, состоящее в том, чтобы воплотить коллективную судьбу и, таким образом, взять ее на себя, отклоняя ее от падения на голову своей нации" (J. - M. Берсе, Le roi cache, стр. 226).

Ла Мот Ле Вайер был не единственным, кто защищал эту теорию. Когда в 1646 году его современник Никола Перро д'Абланкур перевел "Анабасис" Арриана (под названием "Войны Александра") и посвятил свою работу герцогу Энгиенскому, он восхваляет в ней мужество и воинственный героизм молодого македонского царя, "который завоевал страну в две тысячи лье по прямой линии; все государства царя персов, с частью страны Могор и великой страны Кам в Тартарии". Он также восхваляет этику дворянства того времени, особенно принца Конде. Человека, которому была посвящена книга, он называет "Новым Александром". Согласно незыблемым правилам лести, он даже почитает его более мужественным, чем книжный образец, который "победил изнеженные народы, смягченные долгим миром и азиатской роскошью". Интересно увидеть использование при этом формулировки, уже применявшейся Мот Ле Вайером против тех, кто оказался неспособен "понимать столь высокое достоинство, каким является отвага" [52] N. Perrot d'Ablancourt. Lettres et prefaces critiques, стр. 131–135; см.: R. Zuber. Belles Infideles, 1955, стр. 165–279, в особенности, стр. 206–214. .

Ни Ла Мот, ни Абланкур не констатируют наличия споров, которые, согласно Арриану, велись по тому же поводу в окружении Александра. Из прочтения древних авторов они извлекли аргументы, которые могли теперь использовать в рамках защиты и иллюстрации своего тезиса; они не намерены предоставить оружие своим противникам!

В подобных вопросах до всеобщего согласия было далеко. Обсуждение продолжалось на самых верхах государства, между королем и главными советниками. В 1635 году имело место противостояние Людовика XIII и Ришелье. Этот последний хорошо осознавал риск с точки зрения того, что мы назвали бы сейчас государственной преемственностью. Полностью признавая - весьма дипломатично, что мужество царя было вне всяких похвал, кардинал подчеркивал, что война могла вестись и его достойными генералами. Помимо риска увидеть гибель короля в сражении, он подчеркивал, что всегда может случиться так, что поражение нанесет урон престижу короля и королевской власти. Эта речь не принесла желаемого результата; Людовик XIII возглавил армию на лотарингском фронте. В этой дискуссии Жоель Корнетт увидел признак эволюции в концепции государства: с одной стороны, монархия была еще полностью пропитана феодальным духом, который навязывает королю обязанность быть первым из дворян, а дворянам предписывает совершать самые безумные подвиги на глазах у своего государя: у дворян и королей одинаковый идеал - "утопического благородного братства королевской войны". С другой стороны, король выполняет ряд других функций, в частности функции военачальника, и он должен позаботиться об управлении государством, об отправлении правосудия.

Отсюда неизбежный выбор, который сделал Людовик XIV в 1693 году, изумивший и даже возмутивший многих: царь покинул кампанию во Фландрии и решил отныне руководить всем из Версаля. Однако он совершенно не потерял своего престижа: просто благодаря изображениям, картинам и праздникам, именно в изображении войны, а не в самой войне, выражались отныне его власть и харизма, в том числе при помощи сцен, извлеченных из истории Александра [53] См.: С. Grell и Ch. Michel. L'Ecole des Princes, 1988, в особенности стр. 64–70, и 220–223 (анализ одной из картин, заказанных Ле Брюном). . Царь мог "вести войну", не присутствуя на фронте, ни рискуя своей жизнью, первым выступая против врага. И теперь царя изображают скорее не в гуще сражения или жестокой осаде города, но размышляющим над планами кампании: "Некоторые скажут, что это менее престижно. Но это не так. Эти действия царя являются частью его роли, как и другие его функции. И более того, они являются сутью роли царя. Это и есть акт управления. Именно он обусловливает успех войны" [54] G. Sabatier. Версаль или фигура короля, 1999, стр. 341, и вся глава VIII, «Король на войне», стр. 334–397; также книга J. Cornette, глава VIII, «Версаль, храм короля-воина». Отметим, что намного позже Наполеон будет считать, что «присутствие военачальника необходимо, это голова, это само сердце армии... Не македонская армия была на Инде, но Александр... Именно Цезарь завоевал Галлию... «[Мемуары, коллекция «Библиотека Плеяды», III, 1935, стр. 90). .

Аргументы, приводимые компаньонами Александра во властных сасанидских кругах и среди советников Людовика XIII и Людовика XIV, должны напоминать, что, несмотря на неотвязное присутствие в древних рукописях (и в бесчисленных произведениях хроникеров-придворных во Франции нового времени), героическая модель не является универсальным истолковывающим ключом [55] Я упоминаю в этом пассаже существование, в средневековой литературе, фигуры «подлого рыцаря», стоящей рядом с главной фигурой героя «гомерического» типа: см.: D. А Miller. Others kinds of heros, 2000. . Как показали более или менее недавние дебаты, сражения, описанные в "Илиаде", не стоит смешивать с рыцарскими турнирами, на которых рыцари сталкиваются в единоличных поединках: монархия там скорее литературная тема, чем предмет анализа [56] См. хорошую постановку: Н. Van Vees. Короли в сражениях. . С точки зрения метода было бы по крайней мере парадоксально оценивать действия и решения Дария III с точки зрения царской и аристократической этики, которая воодушевляла греческого поэта за несколько веков до него, или с точки зрения требований minresis, систематически использованных поклонниками подвигов Александра.

Уже подчеркивался искаженный характер интерпретации, который дали по этому поводу древние авторы, не ставя под сомнение фактическую историчность царских советов, созванных Дарием III для обсуждения мер, которые надо предпринять по отношению к наступлению Александра, а затем и по отношению к его первым успехам в Малой Азии. Эта ситуация, когда внешний враг безостановочно двигается внутрь империи, не имеет прецедентов в ахеменидской истории, так что нет ничего чрезвычайного в том, что обсуждение коснется роли Великого царя в организации контратаки. Разумеется, стереотипное объяснение отсутствия способных военачальников не сможет нас удовлетворить [57] Вновь находим это у Прокопа 1.17.29–30, в контексте сасанидского двора. . Кроме того, Диодор, который выдвигает эту интерпретацию [58] XVII.30.7. , уточняет, что "среди друзей и родственников Дарий отобрал способных людей, передав некоторым из них командование - тем, кого считал годным для этого, а прочим приказал сражаться рядом с собой" [59] XVII.31.1. . Справедливо, что у Диодора это выражение часто повторяется при упоминании военных приготовлений Великих царей [60] XI.71.2 (назначение сатрапов Артаксерксом I: см.: HEP 588); XVII.7.2 (Дарий сам как сатрап, стр. 334). : оно связано с тем, что лишь царю принадлежит право назначать военачальников, и эти выборы зависят от личного доверия правителя и вне зависимости от иерархической системы. В любом случае последовательность событий ясно показывает, что Великий царь не испытывал нехватку в персидских дворянах, сведущих в военном искусстве и лично ему преданных. Таким образом, не исключено, что это решение означает также, что при нормальном течении событий царь не должен возглавлять армию.