Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Обо всем этом написано в "Вехах" и некоторых других подобных книжках, но культура, историческая память имеет свой код, заданный ритм движения, и нарушить, переломить его чрезвычайно сложно. Потому судьбы русских до 1917 года подчас кажутся столь однообразны и литературны. Чацкий, Обломов, Базаров, Безухов. Печорин - герой Лермонтова. Печорин - католический священник. И опять, -Безухов, Обломов, Базаров, Чацкий... Провинциально и скучно. Потому мы начали песенку с "лишнего человека", а завершили - "мелким бесом".

Я хочу рассказать о необычном русском человеке. Он тоже доходил до крайности в своих воззрениях, он тоже сочинял пафосные повести и романы, он тоже страмился решать "государственные дела" в 18 лет, но искал истины за пределом общепринятых мнений и, желая послужить России, выбирал крайне причудливые формы этого служения. Он интеллигент, но не партийный филестер и не заводная кукла.

Василий Иванович Кельсиев(1835-1872) играл не последнюю роль в эмиграции 60-х гг., дружил с Герценым. Но раскаялся в противоправительственной деятельности, добровольно сдался властям,- его затравили и о нем забыли, судьба не годилась в синодик.

Юность Кельсиевапришлась на конец 50-х гг. Вся Россия в это время была взбудоражена ожиданием грядущих перемен. Любая троица приятелей-студентов перестала бы себя уважать, если б не завела политический кружок. Нигилизм, отрицавший скопом все ценности национальной жизни, достижения прошедших веков, завладевал умами, казался разновидностью интеллектуальной и нравственной честности, умением взглянуть на вещи трезво и без прекрас. Лучший образчик этого умонастроения- Чернышевский, который перед свадьбой принес подруге справку о состоянии здоровья.

Всякая позиция, в которой есть стиль, которая легко обращается в позу, привлекательна для юных. Кельсиевценил стиль и уважал позу. Действительно, приятно воспринимать себя остро чувствующим любую неправду, честным перед собой и другими, размышляющим о жизненном подвиге и спасении Родины. На пути к этому восхитительному самоощущению следовало по порядку разочароваться в вере, бессмертии души, русской истории, государственном строе, способности правительства к преобразованиям и правящего класса- к трезвой самооценке (неразрывная связка).

За несколько лет Василий Кельсиевпроделал этот несложный путь. Он регулярно посещал студенческие собрания и спорил за рюмашкой о социализме, прогрессе и благе народа. Но была у него одна особенность, выделявшая из среды ровесников- редкие филологические дарования. Ко времени окончания Петербургского университета Кельсиев знал около 40 наречий (в том числе древнееврейский, арамейский, санскрит, турецкий, арабский, китайский и монгольский), на 25 из них мог говорить. Языки и народный быт действительно его интересовали, и это отвлекало порой от высоконравственных размышлений.

В университетские годы Кельсиев женился.

По воспоминаниям Герцена, это был типичный брак нигилистов. Она, жертвенная и очень некрасивая, он - талантливый, преданный идее, но не способный вести обыденное хозяйство. Впрочем. Герцен мог быть несколько пристрастен, так как писал свою заметку тогда, когда наш герой уже разочаровался в "освободительном движении". К тому же его, как и автора настоящего текста, привлекали рассуждения о русском человеке вообще. В частности же,- мы, по крайней мере, знаем, что Зинаида Алексеевна Кельсиева(урожд. Вендеревская, 1834- 1865) была отнюдь не рядовой девушкой, сама писала и переводила, сотрудничала, помимо "Колокола", в "Отечественных Записках", "Ниве", "Заре" и "Всемирном Труде". Сложилась редкая для ХIХ века пара равных партнеров, единомышленников и странников, не опасавшихся приключений и испытаний, в конце концов сломленных ими, но знавших и время счастья, и пору удач. Чернышевский возводил подобных им в идеальных героев, Лесков- высмеивал. Но вряд ли кто понимал основную ставку и главный блеф их нескучной юности... Они надеялись пройти по миру свободными, гордо отказывались от опор и пут, и со временем попадали в ловушки куда более прочные, чем силки традиционного общества.

...В 1858 году Кельсиев нанялся бухгалтером в Российско-Американскую компанию и отправился на Алеутские острова. Он хотел изучать наречия североамериканских индейцев, но судьба распорядилась иначе.

В Плимуте корабль пережидал бурю. Жене нездоровилось после родов, болел и ребенок. Врачи советовали отправиться в Гермению лечиться на курорте. Компания дала отпуск. Кельсиевы приехали в Лондон. Средств к существованию не было, первенец умер. Тогда-то Василий Иванович и объявил себя эмигрантом, пришел к Герцену и начал сотрудничать в "Колоколе".

Лондонские русские в ту пору представляли собой очень странную среду. Несколько профессиональных революционеров из дворян, таких, как, например, Бакунин, и обиженные всех родов и мастей. Сам Кельсиевделил их на вождей и "хористов революции", не признавая за последними ни самостоятельных идей, ни способности к созидательной деятельности.

В эмигрантских кругах Кельсиев Василий Ивановичсразу же занял странное место. С одной стороны, он вполне разделял господствующие ценности и предрассудки, с другой, у него не иссякал несколько смещенный интерес, связанный с филологическими штудиями. В Лондоне он,- совершенный атеист,- получил заказ на перевод библейских книг с древнееврейского ("Книги Исайи" и "Пятикнижия"). Вероятно, издание отрывков из этих весьма вольных переложений способствовало выходу в свет русской канонической версии Верхого Завета. Занятия языками создавали и несколько странный круг знакомств. Он обсуждал с лондонскими востоковедами особенности древнеегипетской грамматики, сдружился с лингвистом-любителем принцем Луи Бонапартом на почве корней кельтского языка.

Герцен, учитывая библейскую начитанность и причудливые склонности своего соратника, поручил Кельсиеву разбирать старообрядческий архив. В ту пору в "Колокол" приходило множество документов по делам старообрядцев, но все они сваливались в одну кучу и даже не просматривались, так как вожди эмиграции путались в самой тематике, в богословских тонкостях, сотнях направлений и толков, с другой стороны,- дела эти не имели прямого отношения к "освободительной борьбе".

Кельсиев приступил к старообрядческому архиву и увлекся. Его чаровали обороты речи, архаичность мышления, непридуманное своеобразие жизни. К тому же он хотел включить старообрядцев, страдающих и гонимых, в противоправительственное движение.