Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Сколько их еще, наших соотечественников, задохнувшихся от одиночества только потому, что никто не хотел слушать?...

Андрей Полонский

http://design-for.net/page/galichina-i-moldavija

Примечание: по техническим ограничениям, связанным с переводом книги в электронный формат, мы были вынуждены заместить ять на е; о и е с шляпками (из алфавита Максимовича) просто на о и е; i на и; мы также заменили некоторые обозначения на их современную форму (напр. “румыны” вместо “румуны” и т.п.)Источник “Галичина и Молдавия” путевые письма

В Петербурге эта пьеса дается под названием “Которая из двух?”

В первых моих письмах я писал “Галиция”; но благо есть русская форма этого слова Галичина – другой здесь и не знают – то я не вижу, зачем употреблять латинскую.

Собственно 1784; на памятнике 1782 год поставлен ошибкою.

Того самого Добрянского, которого проповеди г. Калинский недавно запретил в холмской епархии, потому что нашел в них какую-то схизму. Запрещение это произвело здесь весьма тяжелое впечатление – удивительно, как это в России до сих пор не могут управиться с поляками и польской партией, говорят галичане в один голос...

Теперь он сотрудник Ливчака и перестал, как благоразумный человек, увлекаться нелепостью.

Так титулуют хлопы священиков, то, что у нас батюшка, отче.

Гой у евреев то же, что у мусульман – неверный.

Немецкая Kelch – чаша келишек – шкалик.

Что будет изложено в отдельном иллюстрированном сочинении, в которое войдут мои археологические и этнографические исследованья.

Най – нехай, пусть.

Дедко – чорт. В язычестве у нас все божества назывались дедами. Дедушка-домовой.

Консула у нас во Львове до сих пор нет. Мы на это не рискнули. Мы завели консула в Чернёвцах, но насколько он специалист по буковинскому и галицкому вопросу, покуда не знаем.

Прежде поляки писали и печатали готическими буквами, как и до сих пор в Австрийской Силезии. Готические буквы совершенно также относится к латинским, как наши церковные к гражданским.

Здесь отец Степан Григоришин, само собою разумеется, ошибается и ошибается жестоко. Не только необразованная Европа ничего не видит и ничего не знает, но даже образованная Европа ничего видеть и знать не хочет и чрезвычайно легко дает отводить себе глаза. То, что происходит в Галичине – мистерия, которой и у нас не понимают. Мы стоим чересчур высоко для того, чтоб понимать, что делается в подобных краях. Мы интересуемся высшими вопросами, общеевропейской цивилизацией, но снизойти до Галичины мы, если бы и хотели, то не умеем. Вопль галичан нам не слышен и не понятен.

За это замечание я получил печатный попрек; гг. мои рецензенты поняли, будто я издеваюсь над южнорусами, и так поняли эту мою фразу люди, которых я не только уважаю, но даже и люблю. Дело состоит все в том, что нет народа чистой крови, и что великорусы точно так, как южнорусы - кровь, само собою разумеется, мешаная. Если каждый из нас, я ли, читатель ли мой, мой ли рецензент станет докапываться до прадедов и прабабушки, мы, разумеется, придем к татарам, к евреям, к финнам или к тому, к чему пришел автор Гулливера, разбирая, откуда происходит аристократия. Замечание это сделано было мне в ответ Духинскому и его последователям, которые говорят, что только мы, великорусы, не имеем в наших жилах арийской крови. Негодованье на меня за то, что я объявил, будто Шевченко по своему типу креол, дошло до того, что мои этнографические сведения сравнили с сведениями Духинского. На подобное заявление отвечать мне решительно нечего, но я только то могу сказать, что креолу ничего также не мешает быть замечательным поэтом, как еврею Гейне ничего не мешало быть одним из величайших лириков нашего века. Я не понимаю, умышленно меня не поняли или не умышленно. В наш век происхождением своим никто не хвалится, и никто им не брезгает. Мне нужно было сказать полякам и южнорусам, для которых отчасти я и писал, что в них самих водится всякая кровь, и найдя в Шевченке, которого и те и другие одинаково уважают, калмыцкие черты, привел его имя в доказательство того, что не одни мы, великорусы, креолы. Меня не поняли, на меня обиделись...

Следующие мои письма об евреях возбудили негодование людей, которых я не имею причины не уважать. Некоторые из этих людей писали мне об этом письма, делая мне упреки, обозвали меня ретроградом и консерватором. Осмеливаясь печатать снова мои жесткие отзывы, я должен сделать оговорку, что между евреями у меня есть не только близкие приятели, но и лучшие друзья, и что нет правила без исключения. На эти письма об евреях я прочитал много возражений; но все эти возражения не убедили меня в том, чтоб евреи были бы народ действительно производительный, хозяйственный, полезный для государства и могущий быть патриотами. Я может быть, ошибаюсь, но лучше ошибки я себе ровно ничего не желаю. Пусть то, что я рассказываю теперь об них, окажется клеветой. Никто так опровержению этой клеветы радоваться не будет как я сам.

Я говорю, разумеется, не о высших классах; вследствие особых исторических условий они в западных губерниях распорядительнее, чем у нас. Привычка смотреть на правительство и на местную власть, как на врагов, дала им закал совершенно особого рода – изворотливость и ловкость во всякого рода делах.

На это мне возражали, что неужели тот, кого душат, не имеет прав крикнуть о помощи? Имеет право, само собою разумеется, если ему дороже его личность, чем его дом; если ему дороже интересы партий или сект, чем самостоятельность государства. De gustibus non est disputantum. Но скопец или хлыст более дорожит интересами государства, чем еврей, а стало быть, с точки зрения государственного эгоизма, они полезнее евреев.

Со иной об этом спорят – я обращаюсь к знатокам западного края и привислянских губерний с покорнейшей просьбой заявить печатно, правду я говорю или неправду? Если я говорю неправду, если я ошибаюсь, я буду первый чрезвычайно рад.

Недавно в одной польской брошюре было сделано признание, что никто не видал еврея, нюхающего цветы. Еврей – прозаик до невозможности. Как бы то ни было, однако, я прошу моих читателей, а особенно читателей-евреев понять, что если я нападаю на евреев как на касту, то вовсе не отрицаю, что отдельные из них личности превосходны и знают толк в цветах, как есть евреи храбрые и даровитые; есть из евреев поэты, музыканты, мыслители, замечательные профессора и ученые; но опять таки, повторяю, я говорю не об исключениях, а об общих свойствах непроизводительной массы евреев.