Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

А есть факты в нашей и польской жизни, над которыми нельзя не остановиться. Каким это чудом делается, что два народа, живущие рядом, говорящие почти одним и тем же языком, связанные историею до того тесно, что порою даже трудно разобрать что относится к истории Польши, что к нашей, как, например, Литва, Малая Русь, Галичина, Новгород, Псков, Смоленск, смутное время и т. д., и т. д., не говоря уже о ближайших временах – и эти два народа даже приблизительного понятия друг о друге не имеют? Это чрезвычайно резко поражает человека, знающего поляков близко и не стоящего к ним ни в каких официальных отношениях, т. е. имеющего возможность видеть и слышать их, когда они ничем не стесняются и никого не боятся. Как их публицисты пишут о нас совершенно не понимая нас, так и наши пишут о поляках, плохо их зная, или зная только понаслышке. Но бестолковая брань на нас польских газет и польское непонимание нас еще понятно: она им душу отводит, они ею сердце срывают за свои вечные неудачи в заговорах и восстаниях. Бранить нас, рассказывать про нас ужасы, подыскивать и раскрывать темные стороны нашего быта – это у них считается чуть не актом патриотизма. Они и друг друга ценят по мере ненависти к нам, готовности погибнуть в борьбы с нами. То и дело слышишь от них отзывы о своих: “Это, мой пане коханый, картёжник, пьяница, если еще и не хуже; при нем плохо класть ничего не следует, но хороший поляк (dobry polak)” – и репутация dobrego polaka искупает все! Так и развитейшие из них смотрят на эту газетную ругань, на клеветы и на всякий вздор умышленно и неумышленно распускаемый о нас. Толковал я с одним очень умным и довольно ученым эмигрантом о книжонках Духинского; он отзывался о них с величайшим презрением и говорил, что ни один образованный поляк им не верит. “Но прибавил он, Духинскому, все-таки, спасибо: он много помог польскому делу”.

– Ну, уж этого я не понимаю! По-моему, он оказал ему весьма медвежью услугу, сводя его с реальной почвы на фантастическую, опирая его на недобросовестное изучении фактов и на шарлатанских выводах из них. Он репутацию вашу замарал в глазах всякого честного человека.

– Толкуйте! засмеялся мой собеседник. – А вот поверили же ему всякие французы и немцы.

– Которые ни наших языков не знают, ни нашей истории толком не читали, ни нравов, ни быта нашего не видали! И поверили ему на честное слово, приняв его не на шутку за ученого, и кричать теперь, что историческая наука доказала, как дважды два – четыре, что вы урало-алтайцы, а не европейцы. Посмотрите, как быстро и с каким поразительным успехом распространяются его идеи: они скоро в учебники истории и географии перейдут, перейдут в верования масс. Сотни две лет пройдет, пока европейцы догадаются, что Духинский был иезуит и шарлатан, который надул их самым грубым способом, и что вся его эрудиция выеденного яйца не стоила. А мы, поляки, от этого в положительных барышах – Европа смотрит теперь на нас, как на своих, а на вас, как на чужих: она теперь уверена, что границы индо-европейского племени совпадают на Востоке с границами 1772 г. то есть идут до Днепра и до Волхова; чего же нам еще хотеть?

Все помыслы польских деятелей, публицистов и агитаторов вертятся около одной задачи – возбудить в массах ненависть ко всему русскому. Это их расчет, и расчет, надо признаться, очень верный: без ненависти к нам не может быть ни восстаний, ни европейской войны за Польшу.

Статья энциклопедии “Колибри” сообщает:

Кельсиев, Василий Иванович - писатель, эмигрант (1835 - 1872). Слушал лекции восточных языков в Санкт-Петербургском университете и оказывал большие успехи (впоследствии знал до 25 языков и наречий и на 14 мог говорить). В 1858 г. по дороге в Америку он был задержан бурей в Плимуте, решил остаться в Англии, порвав связи с Россией и предоставив себя в распоряжение Герцена и Огарева. Смотря на раскол как на явление исключительно политическое, Кельсиев задумал использовать его в интересах революции. С помощью Огарева Кельсиев стал издавать при “Колоколе” “Общее вече”, посвященное вопросам раскола. С той же целью он привел в порядок и издал официальные документы, относящиеся к расколу: “Сборник правительственных сведений о раскольниках” (Лейпциг, 1860 - 1862; 4-й выпуск) и “Собрание постановлений по части раскола” (Лейпциг, 1863).

Предприняв тайную поездку в Москву, он пытался найти там опору среди старообрядцев, но, потерпев неудачу, уехал в Турцию, а затем вместе с братом Иваном (бывшим студентом Санкт-Петербургского университета, высланным за беспорядки 1861 г. в Верхотурье и бежавшим оттуда) и Чайковским поселился в Тульче, на Дунае, среди казаков-некрасовцев и скопцов. Вера в жизненность идей была поколеблена в нем уже раньше. Жизнь в Тульче еще более усилила прежние сомнения. Кельсиев скоро приобрел доверие казаков, был избран старшиной; тем не менее, революционная пропаганда оставалась безрезультатной. К прокламациям Кельсиева казаки относились равнодушно, а белокриницкий митрополит Кирилл совсем запретил своей пастве иметь сношения с “злокозненными безбожниками” и “предтечами антихриста”. Потрясенный разочарованиями и тяжелой личной утратой (холера 1865 г. унесла его брата, жену и детей), Кельсиев переехал в Вену и занялся этнографией и мифологией славян (несколько статей в “Отечественных Записках” и “Голосе”, под псевдонимом Иванов-Желудков). Поездки по славянским землям все более склоняли его к славянофильству. 20 мая 1867 г. Кельсиев явился в Скулянскую таможню и предал себя в руки властей. В Петербурге, при допросе, он написал записку о своей жизни. Простота и правдивость записки произвели хорошее впечатление; Кельсиев получил полное прощение и даже право поступления на государственную службу. Осенью 1867 г. в Географическом Обществе он сделал доклад о скопцах. В следующем году были изданы “Пережитое и передуманное” (Санкт-Петербург), и “Галичина и Молдавия. Путевые письма” (Санкт-Петербург). Обе книги встретили в литературных кругах холодный прием. В последующие годы Кельсиев печатал статьи в “Русском Вестнике”, “Заре”, “Голосе” и “Ниве”. Отдельным изданием в 1872 г. вышли в Петербурге его исторические повести: “Москва и Тверь” и “При Петре”. Нравственные страдания, тяжелые условия жизни и неумеренное употребление вина (после смерти жены) свели его в могилу. – Жена его, Зинаида Алексеевна, урожденная Вердеревская (родилась в 1834 г.), сотрудничала в “Отечественных Записках”, “Ниве”, “Заре” и “Всемирном Труде”. – См. А.И. Герцен, “Сборник посмертных статей” (Женева, 1874); Д.П., “Партия Герцена и старообрядцы” (“Русский Вестник”, 1867, № 3); Н.И. Субботин, “Раскол как орудие враждебных России партий” (Москва, 1867); Ф.В. Ливанов, “Раскольники и острожники”, том III, стр. 554 - 560 (Санкт-Петербург, 1871); Н.К. Михайловский , “Жертва старой русской истории” (“Сборник сочинений”, том IV). И. К.