Чайна Мьевилль - Октябрь [litres]

Ни Приказ № 2 (изданный для «смягчения» Приказа № 1), ни «Декларация прав солдата» не смогли сгладить остроту сословных противоречий между солдатами и офицерами. Как сетовал в письме домой один молодой капитан, «между нами и солдатами – бездна». И теперь эта бездна таила в себе серьезную опасность. У солдат появилась новая черта: непокорство, открытое негодование, стремление «отомстить за столетия рабства». Все это зачастую проявлялось в убийствах на фронте не пользовавшихся любовью офицеров.

Безусловно, некоторые партийные функционеры пытались политизировать армию, но в большинстве случаев то, что называли «окопным большевизмом», просто вызывало отвращение у солдатской массы и неприязнь у офицеров, которые не испытывали желания воевать и умирать на ненавистной войне. После февральских событий масштабы дезертирства резко возросли. Рядовые просто-напросто покидали окопы с оружием в руках (не бросая его) и возвращались в города и деревни, обратно к своим домам и полям.

Несмотря на отчаянные попытки добропорядочных граждан пробудить дух воинственного патриотизма, на фоне усиливавшихся антивоенных настроений дезертиры подчас не испытывали никакого стыда. «На улицах полно солдат, – жаловался в середине марта один чиновник из города Пермь. – Они пристают к солидным дамам, катаются с проститутками и ведут себя на публике как хулиганы. Они знают, что никто не осмелится наказать их».

17 марта Ленин объявил, что план Мартова являлся его «единственной надеждой» вырваться из Швейцарии, где он оказался взаперти. Он вполне отдавал себе отчет в том, что если он организует поездку с помощью Германии, то может быть обвинен в измене (со временем именно так и произошло). Что касается Временного правительства, то Павел Милюков заявил, что любой, кто въедет в страну подобным образом, будет подвергнут судебному преследованию. Несмотря на это, Ленин заявил, что он был готов вернуться в Россию «хоть через ад».

При посредничестве Швейцарской социалистической партии Ленин попытался свести к минимуму опасность кажущегося «братания» с немецкими властями, настаивая на отсутствии во время поездки паспортного контроля, каких-либо остановок или расследований, а также на том, чтобы немцы не интересовались разными подробностями, касавшимися пассажиров. «Пломбированный вагон» фактически не был никак опломбирован. Гораздо более удивительным было то, что он являлся экстерриториальным, недействительным в правовом отношении железнодорожным подвижным составом.

21 марта посольство Германии приняло все условия Ленина. С любезного разрешения Рейха Ленин и группа других революционеров отправились на родину.

Учитывая бестолковую организацию Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, диапазон его деятельности и его неловкость по поводу предоставленной ему власти, совершенно удивительно, что он еще имел какое-то влияние на происходившие события. Тем не менее разочарование Временного правительства в связи с действиями его конкурента по власти было вполне оправдано: заявления Петросовета были способны оказывать непосредственное влияние на государственную политику, прежде всего в отношении войны.

Уже 14 марта Петросовет издал манифест, написанный при содействии знаменитого левого писателя Максима Горького. Этот документ призывал установить справедливый мир, а «народы мира» – «взять в свои руки вопрос войны и мира» и «противостоять захватной политике господствующих классов».

Международный резонанс на этот пропагандистский шаг был ничтожным. Однако в России манифест имел весьма заметное агитационное воздействие, призывая к отказу от аннексий и контрибуций, что казалось шагом к миру. На ряде солдатских собраний данный манифест был одобрен, и уже через неделю Петросовет по рекомендации солдатских депутатов официально принял это «революционное оборончество» в качестве своей позиции.

Подобного рода призыв к миру при сохранении революционной Россией за собой права на оборону таил в себе определенную двусмысленность, оставляя для нее возможность продолжать (и даже активизировать) военные действия. Тем не менее Декларация Петросовета была отвергнута правыми кадетами, такими как Павел Милюков (который теперь занимал пост министра иностранных дел), как исходя из патриотизма, так и потому, что он верил, что свержение самодержавия придало новые силы и России, и ее армии. Он считал, что теперь страна могла бы вполне эффективно сражаться, если бы только это ей было разрешено.

23 марта, давая интервью, Павел Милюков отметил в этой связи, что он рассчитывал на проведение мирной конференции, чтобы подтвердить претензии России на украинскую часть Австро-Венгерской империи, и что он ожидал исполнения давней русской мечты о приобретении Константинополя и Дарданелл. Несмотря на всю абсурдность его утверждений о «пацифистской сути» данных высказываний, это было очевидной провокацией, и Петросовет был спровоцирован должным образом. В ответ на возмущение, высказанное Петросоветом, 27 марта Временное правительство было вынуждено выступить с заявлением о целях войны, которое оказалось весьма схоже с позицией, изложенной Петросоветом: в заявлении Временного правительства было упоминание и «права наций на самоопределение», и (закамуфлированный) отказ от претензий на турецкие и австрийские территории. Но неисправимый Павел Милюков вразрез с официальной линией открыто заявил изданию «Манчестер гардиан», что ничто не может изменить обязательств России (даже крайне «революционной») перед своими союзниками. Петросовет на сей раз отреагировал более эмоционально. Его руководители (прежде всего Виктор Чернов, Глава и основной идеолог эсеров, который вскоре вернется в Петроград) настаивали на том, что заявление Временного правительства от 27 марта, которое было выдержано в совершенно ином тоне, чем высказывания министра иностранных дел, должно быть направлено союзникам в качестве «дипломатической ноты». Под давлением Александра Керенского, который являлся ярым противником Павла Милюкова, Временное правительство посчитало необходимым именно так и поступить. Однако противостояние между Петросоветом и Временным правительством по данному вопросу на этом не закончилось, оно было лишь временно отложено.

В тот же день, когда было опубликовано заявление Временного правительства, на вокзале Цюриха пестрая группа революционеров села на поезд, проверила свой багаж, приготовила продукты в дорогу. Среди этих пассажиров было шесть членов еврейской социалистической партии «Бунд», трое сторонников Льва Троцкого и девятнадцать большевиков. В этой группе были революционеры-«тяжеловесы»: Ленин и Крупская; Григорий Зиновьев, вечно взъерошенный интеллигент-труженик, которого считали приспешником Ленина; Злата Лилина, большевистская активистка, мать младшего сына Зиновьева – Стефана. В этом же поезде ехал замечательный человек и противоречивый польский революционер Карл Радек. Была здесь и Инесса Арманд, франко-русская коммунистка и феминистка, писатель и музыкант, близкий друг и товарищ Ленина, с которым, по слухам, ее уже давно связывали далеко не платонические отношения.