Михаил Постников - Критическое исследование хронологии древнего мира. Восток и средневековье. Том 3

Однако по понятным причинам памятников «народной латыни» почти не осталось (так что, строго говоря, этот язык является измышлением теоретиков, основывающихся на аксиоме, что латинский язык был когда–то живым разговорным языком). Поэтому его приходится по крохам восстанавливать, извлекая «из источников отдельные частные факты, отражающие особенности народной латыни в области фонетики, морфологии, синтаксиса или лексики» ([136], стр.79). Однако при этом выявляются серьезные противоречия, ставящие в тупик исследователей.

Одно из этих противоречий известно как «проблема единства народной латыни». Коротко, суть этой проблемы сводится к тому, что хотя по всем соображениям (общим и специальным) в разговорном латинском языке должно наблюдаться значительное диалектическое разнообразие (ведь именно из диалектов, считается, выросли романские языки), в народно–латинских надписях и других памятниках наблюдается «известное единообразие». Само количество теорий, выдвинутых, чтобы объяснить это противоречие (см.[136], стр.75—78), показывает, что вполне убедительной среди них нет ни одной.

От теоретически восстанавливаемой «народной латыни» следует отличать «вульгарную» или «варварскую» латынь, язык письменных памятников V—X веков, грамматика которой характеризуется рядом чисто аналитических черт, сближающих ее с романскими языками. Однако по вопросу, из чего и как образовались романские языки, у лингвистов есть только несколько противоборствующих теорий: «теория этнического субстрата», «хронологическая теория» и др. (см.[136], стр.152—169). Неясно даже время появления романских языков: если одни ученые расценивают некоторые дипломы VI века (!) как уже памятники романских языков, то другие относят время их формирования к VIII—X векам, предполагая их источник в варварской латыни (см.[136], стр.163 и 168). Таким образом, фактически между латынью и романскими языками наличествует зияющий провал, который не заполнен ни документальными свидетельствами, ни теоретическими построениями.

Морозов полагает, что варварская (она же «кухонная») латынь, «на которой написаны средневековые клерикальные и научные сочинения, является не перерождением классической латыни, а ее предшественницей, и сам латинский язык в своем начале был языком священников и монахов, а не ученых. Это был такой же священный язык, как и церковно–славянский в русском богослужении и русской церковной литературе…» ([3], стр.187). Возник он у подножия Везувия как язык общения и богослужения из прото–итальянского языка туземного населения области Везувия и греческого языка богомольцев и пришлых священнослужителей. Этот исходный итало–греческий жаргон, заимствовав графику и грамматику из греческого языка, приобрел права гражданства как священный язык общения с Богом, когда Аврелиан и Диоклетиан основали клерикальную Средиземноморскую империю, и в качестве средства ее дополнительной цементации объявили священный язык культа также и языком администрации. Это повлекло отделение латыни от ее истока и способствовало ее быстрому оформлению как самостоятельного языка.

После распада Империи латынь выжила как общий международный язык культа, науки (еще не отделившейся от религии) и международных сношений. Она постепенно усовершенствовалась, обогащалась и лишаясь «варварских» черт, приобретала известный нам синтетический строй. Ко времени Петрарки (и, по–видимому, во многом его трудами) этот процесс завершился, и создалась «классическая латынь».

Эта лишь грубо намеченная схема нуждается, конечно, в дальнейшем развитии и детализации. Однако уже сейчас нельзя не отметить, что помимо ее эволюционного характера (что само по себе очень привлекательно), она снимает большинство трудностей и неясностей стандартной схемы (например, пресловутая «проблема единства народной латыни» в ней просто не возникает).

Реальным (т.е. достоверно документально подкрепленным) языковым фактом морозовская схема не только не противоречит, но даже самый беглый взгляд обнаруживает в них свидетельства в ее пользу. Например, можно заметить, что по таким важным разделам основного словарного фонда как числительные и личные местоимения, латинский язык ближе к греческому, чем к итальянскому языку (например, «я» по–латински и по–гречески «эго», а по–итальянски «но»; «три» по–латински «трес», по–гречески «треэйс», а по–итальянски «трэ»). Кроме того, все романские языки являются языками аналитического строя, а латынь и греческий представляют собой ярко выраженные синтетические языки и т.д. и т.п. Мы не будем на этом останавливаться, поскольку единственная цель всего этого пункта состояла в том, чтобы показать лишь возможные пути согласования лингвистических фактов с общими результатами предыдущих глав. Детали же этого согласования должны составлять предмет специального исследования.

Следует четко отличать иврит Ветхого Завета и всего массива традиционной еврейской средневековой религиозной, околорелигиозной и научной литературы от иврита современного Израиля. Считается, что иврит перестал быть разговорным языком к концу II века н. э. и на протяжении более чем полутора тысяч (ох!) лет оставался лишь письменным языком ученых раввинов. На самом деле надо полагать, что, подобно санскриту и латыни, иврит представляет собой искусственный язык богослужебных книг,никогда не являвшийся разговорным. По мнению Морозова, этот язык, «по самой конструкции своей грамматики и по всему коренному составу своих слов есть несомненный вариант арабского языка с примесью европеизмов» ([5], стр.287).

Где и когда он был создан? Мы уже знаем (см.том II), что почти все библейские события происходят на юге Западной Европы (в Италии, Испании, Франции). С другой стороны, обращает на себя внимание созвучие этнонима «еврей» — ЭБРИ с этнонимом «ибер» (откуда Иберийский полуостров). Все это приводит нас в Испанию, в период господства там мавров и расцвета арабо–испанской поэзии, языкознания, философии, математики, медицины и изъяснений Библии.

Подтверждением арабо–испанского происхождения иврита является тот замеченный Морозовым (см.[3] стр.289) факт, что по сравнению с арабскими языками в еврейском искажены как раз те звуки, которых нет в испанском! Таким образом, несколько утрируя, можно сказать, что иврит — это (старо) арабский язык в испанском литературном произношении.

Гипотеза, что именно Испания была местом составления Библии объясняет некоторые особенности библейских рассказов. Например, из гл.8 мы знаем, что автор книг Царей довольно точно изложил династическую историю Западной римской истории, а в истории более отдаленной от Испании Восточной империи путался и допускал тенденциозные ошибки. Мы видим теперь и объяснение этому: большая отдаленность Испании от Константинополя, чем от Рима.