Александр Багаев - Презумпция лжи

Понятно, что в разведоперациях подобных масштабов слаженность прохождения всех запланированных материалов строго по графику по всем задействованным каналам, а также строжайшая засекреченность операции от всего остального мира, в том числе от своих, приобретали совсем особое, капитальное значение.

Журнал «Свободная Франция» и был одним из таких каналов передачи информации. Потому Мура в редакции должна была, судя по всему, обеспечивать, чтобы тогда, когда это было нужно УПРП, в журнале появлялись какие-то конкретные публикации с каким-то конкретным содержанием, и чтобы не то что читатели журнала, а даже в самой редакции никто, кроме Муры, и не подозревал, что какой-то якобы рутинно подобранный ею материал должен быть опубликован беспрекословно и именно в таком-то номере, потому что это кому-то и тем более по секрету нужно. Понятно, что в любой редакции, где у каждого всегда своё вот такущее эго и ещё большее мнение по любому поводу, решать раз за разом подобную задачу, не навлекая на себя никаких подозрений, очень непросто. О том, как и за счёт чего Мура с ней справлялась, ещё будет разговор чуть позже.

___________________

Вывод из всего сказанного получается такой: единственное, что не указала Берберова — это официальное, точное название британской спецслужбы, в которой во время войны служила Мура, и ещё то, что Брюс Локкарт был не просто сотрудником, а начальником этой службы. Всё остальное у Берберовой в тексте названо и даже довольно тщательно «разжёвано». С той лишь особенностью, что сначала она действительно всё разложила по полочкам, но потом, дойдя до рассказа о службе Муры в «Свободной Франции», свои же разъяснения словно напрочь позабыла и опять вместо них навесила на своих героев какие-то нелепые в своей вопиющей безграмотности ярлыки. Из-за чего у неё и получился эдакий anecdote про кичевого «главного начальника» с его «оком Форин офиса», состоявшим на «полусекретной службе» в «кабинете Локкарта».

Естественным образом опять напрашивается всё тот же вопрос: Зачем Берберова это сделала?

Возможный, даже вполне очевидный ответ: безграмотные ярлыки (милый дамский лепет) служили эффективным прикрытием, благодаря которому никто Нину Берберову ни в каком «беззаконии» обвинить не мог. Ведь в её годы в Великобритании нельзя было открытым текстом заявлять, что Мура являлась сотрудника Political Warfare Executive ? Нельзя. В те годы в Великобритании такой спецслужбы времён Второй мировой войны официально ещё не существовало. Вот Берберова и написала, пусть предельно абстрактно и несколько феерично, но зато вполне законопослушно, что Мура «полусекретно служила 'оком'».

Но всё-таки вряд ли только этим всё объясняется.

НИНА Берберова ещё в 1980 г. написала, что, к великому сожалению, уже не осталось людей, знавших Муру и её деятельность в 1930-1940-х гг. не понаслышке и не по Муриным же фантазийным рассказам, а по собственному опыту («люди, ее современники… постепенно исчезали один за другим»), Берберова таким образом как бы заранее настроила своего читателя на мысль, что именно по этой причине рассказ о Муре возможен, как вот и у неё самой получилось, лишь очень схематичный, а главная его линия местами только намечается редким пунктиром — расспросить-то о подробностях, вроде бы, уже некого.

Потому и настораживает, что, в полном несогласии с нарисованной у Берберовой грустной картиной, сегодня из воспоминаний ветеранов стало хорошо известно много такого, что, по версии Берберовой, ещё в 1970-х гт. должно было навсегда «исчезнуть» вместе со свидетелями.

Вот пример.

Мнение, высказанное Ниной Берберовой о работе Муры в «Свободной Франции»:

Мура, хоть и говорила по-французски хорошо, не могла ни сама писать, ни править…

Ещё мнение по тому же поводу, высказанное тоже в мемуарной повести, но написанной через двадцать лет после «Железной женщины»:

(Мура)…по-французски говорила плохо, но зато обладала завидным чутьём на хороший письменный язык, и уж журналистский-то стиль она прекрасно чувствовала, а потому очень умело правила тексты. Мои, например, статьи баронесса безжалостно кромсала вдоль и поперёк, вносила в них уйму правки, и они всегда от этого только выигрывали…

Два прямо противоположных мнения Причём положительную оценку Муриных профессиональных качеств дал коренной француз, к тому же вполне компетентный именно в обсуждаемой области (он со временем стал знаменитым автором нескольких популярных во Франции книг). А главное — он, как того и хотелось бы Нине Берберовой, живой свидетель, поскольку на протяжении трёх последних лет войны был с сотрудниками редакции «Свободной Франции» лично и хорошо знаком, дружил с ними. Речь — о генерале Пьере Галлуа ( Pierre Marie Gallois ; 1911–2010), знаменитом военном теоретике и соавторе французской ядерной доктрины, одном из тех немногих писателей-полемистов, кого французы причисляют к «плеяде великих стратегических мыслителей Франции второй половины XX века». Начиная с 1943 г., Пьер Галлуа, тогда ещё в чине капитана, служил штурманом в одном из двух французских эскадронов дальних бомбардировщиков в составе ВВС Великобритании. Его часть базировалась на севере Англии, в Элвингтоне, возле Йорка, и он нередко написанные в перерывах между боевыми вылетами статьи прямо оттуда и надиктовывал Муре по телефону В 1999 г. вышла его книга воспоминаний Le sablier du siecle: temoignages («Песочные часы века. Свидетельства»), в которой он «Свободной Франции» и сотрудникам её лондонской редакции посвятил большую отдельную главу.

Кроме того, в 1970-х гг. ни один специалист и тем более летописец европейской высокой политики и её новейшей истории генерала Пьера Галлуа не знать просто не мог. Он и сам-то по себе был уже давно известен благодаря своим книгам (писать он начал и стал популярным сразу после войны), да ещё к тому же являлся близким соратником Мари-Франс Гаро и Пьера Жюйе, двух самых влиятельных деятелей в мире французской реальной политики 1970-х гг. [141]То есть в те годы (и даже гораздо позже, вплоть до 2000-х) один из столь ценных свидетелей, друг и близкий соратник Муры в «Свободной Франции» Пьер Галлуа, вопреки утверждениям Нины Берберовой, никуда не «исчез»; наоборот, пребывал в добром здравии и был вовсю активен и всем хорошо известен на французском общественном и литературном поприще. Был к тому же с готовностью доступен для бесед о былом со всеми интересовавшимися летописцами, о чём наглядно свидетельствуют многочисленные и подробные интервью, которые он год за годом и практически до самой смерти охотно давал журналистам и историкам.

В таком случае неизбежно и сразу возникает теперь уже совсем неудобный для Нины Берберовой вопрос: на основании чего она составила своё, судя по всему, явно ошибочное мнение? Следующий, даже ещё более неудобный вопрос: как могла Нина Берберова, если судить по её же словам, не знать, что во Франции жив-здоров ставший после войны весьма знаменитым близкий соратник Муры, один из постоянных авторов «Свободной Франции», подпись которого к тому же в последний год войны даже стояла под редакционными статьями? Должна же она была раздобыть и хотя бы пролистать подшивку журнала, над изданием которого героиня её романа трудилась целых шесть лет? Должна была поинтересоваться, с кем именно Мура все эти годы работала и, наверное, дружила (как оно обычно в редакциях бывает)?