И. Осипова - «В тени Лубянки…»

Был холодный декабрьский день; землю уже сковала зима. Солдаты были одеты в длинные пальто с безобразными неподрубленными краями, которые носили рядовые; их остроконечные шлемы (ныне отмененные) представляли странное зрелище, если смотреть на их бесконечные ряды. Густой пар поднимался из их ртов, создавая впечатление ритмичности дыхания; люди застыли в ожидании. Как я вскоре выяснил, им был отдан приказ: ни при каких обстоятельствах не пропускать никого. Сам того не зная, я наблюдал изощренные меры предосторожности, предпринимаемые для обеспечения безопасности великого и любимого Сталина, когда он собирался появиться на публике. НКВД устранял малейшую возможность выстрела из толпы.

Я не знал, что они ждали проезда автомобиля Сталина, и сделал глупую попытку пересечь улицу. Со всей наивностью новичка я попытался протиснуться между двумя солдатами; но это было все равно что проникнуть сквозь каменную стену. Не поворачивая головы, красноармейцы рыкнули: «Нельзя!» Это понял бы любой, даже не зная языка. Зрители, естественно, заинтересовались происходящим. У меня не было ни малейшего намерения бросать бомбу в Сталина или в кого-либо другого; я только хотел перейти на другую сторону. Люди смотрели на меня с изумлением и любопытством. Я попытался вступить в разговор с солдатами — нечто абсолютно неслыханное. Они отвечали одним словом: «Нельзя!» — повторяемым снова и снова. Возможно, из-за моей настойчивости или из-за того, что вокруг меня стала собираться толпа, подошел офицер НКВД, отдал честь и спросил, что происходит. Я сказал, что просто хотел перейти улицу. Офицер выслушал и бросил только одно слово, которое было самым важным в это особое утро: «Нельзя!» — и добавил: «Это всем сегодня запрещено».

Желая немного пошутить, я вытащил из бумажника визитную карточку; на ней было только мое имя и адрес Колледжа Успения в Вустере, штат Массачусетс. А так как все было написано на английском языке, я подозревал, что офицер ничего не поймет. С важным видом я помахал карточкой у него перед носом. Он взял ее и стал рассматривать со всех сторон, а люди вокруг внимательно наблюдали за ним с широко открытыми глазами, ожидая разрешения ситуации. Конечно, он не мог перед толпой обнаружить свое невежество и спросил с очень серьезным видом: «Это что — пропуск?» Меня никто не знал из людей, стоящих вокруг. А может быть, мое сшитое в Париже меховое пальто заставило офицера отдать мне честь; во всей столице больше ни у кого не было такого пальто. Офицер, самый обычный добрый деревенский парень, был не очень уверен в себе, и, чтобы обезопасить себя, он вернул мне карточку, отдал честь и с важным видом бросил одно слово: «Можно». После этого два солдата быстро расступились, чтобы пропустить меня, и снова сомкнули ряд, пока я переходил улицу. «Молодец!» — кричали в толпе. Я с трудом сдерживался, чтобы не рассмеяться, — это было забавное общение с НКВД.

В последующие годы у меня было несколько встреч с ними, но гораздо менее приятных. Этот маленький эпизод показателен для той напряженной политической ситуации, в которой в то время жили все в России. Чтобы познакомиться с этими аспектами жизни, надо держаться подальше от иностранных кругов и официальных протокольных мероприятий и вести жизнь простого человека. Я не хочу создавать впечатление, что все офицеры МВД — КГБ так простодушны, — это далеко не так, хотя я сталкивался с некоторыми, кто и на родном языке с трудом читал и писал; но теперь, как правило, офицеры Красной армии хорошо образованны и обучены. И все же Россия — это страна, где происходит много невероятного, особенно с теми, кто говорит на русском языке и живет среди простых людей.

Мне вспоминается забавный случай, происшедший со знакомым мне офицером Военной миссии. Русский по происхождению, этот человек после революции был послан в Россию в качестве переводчика. Он хорошо знал традиции и обычаи, так как в прежние годы жил среди простых русских. Он был осведомлен о гипнотическом влиянии на крестьян документов со штампами и печатями: большинство из крестьян были и до сегодняшнего дня остаются полуграмотными. И в сегодняшней Советской России печать обладает огромной убедительностью, если ею скреплены письмо или документ. Ни одна официальная бумага в СССР не имеет ценности, если на ней нет печати, которые бывают двух типов: одна из них — треугольная — предназначена для высших правительственных чиновников, а другая — круглая — используется на всех прочих государственных предприятиях. И как только у вас появляются эти печати, ваши письма, жалобы, требования и другие документы начинают продвигаться по бюрократическим каналам. Печать, как волшебный ключ или заклинание «Сезам, откройся!», открывает допуск в те или иные места и обеспечивает внимание.

Итак, этот иностранный офицер решил пошутить. Иногда его останавливали на улице военные патрули и просили предъявить удостоверение личности. Патрули были, как правило, из простых крестьянских парней: в основном они и служили в Красной армии. Они всегда ходили по двое с красной повязкой на левой руке, прохаживались по улицам в кожаных сапогах, а в зимнее время в валенках, держа на левом плече заряженные ружья. Во время осадного положения в Москве и после него они останавливали граждан на улице и требовали показать документы; в этом деле им также помогали милиционеры, управдомы и дворники. Но между полуночью и пятью утра действовал только военный патруль; его основной целью был отлов многочисленных дезертиров, покинувших фронт. Патрули обшаривали дворы, днем проверяли рынки и вокзалы; ночью они проверяли документы с помощью фонариков, висящих на шее. Дезертиры часто оказывали сопротивление и отбивались от патрульных; по ночам раздавались выстрелы, происходили убийства, иногда это случалось и средь бела дня. «Правда» и «Известия» никогда не упоминали об этом, а тем более иностранные журналисты. Большое число красноармейцев сумели отсидеться в укрытии всю войну; это им удалось из-за замешательства властей во многих регионах СССР, которые в спешке жгли архивы и всевозможные документы при быстром наступлении немецкой армии.

Вернемся к нашему иностранному офицеру, остановленному патрулем на улице. Документы у него были, конечно, в полном порядке, с подписями и печатями, но он не мог отказать себе в удовольствии протянуть другой впечатляющий «документ». Он развернул его от плеча до колен; сбитый с толку патрульный взглянул на документ, с уважением отдал честь и, извинившись за беспокойство, позволил его предъявителю продолжить свой путь. На этом «документе» не было ничего, кроме наклеенных этикеток от различных сигарет типа Lucky Strike; эта бумага была заполнена бессмысленными символами и неразборчивыми подписями и датами, с первого взгляда производящими впечатление. Я не знаю, как долго продолжалась такая мистификация; но он не раз повторял ее при встрече с патрульными.