Степан Злобин - Салават Юлаев

- Кто же там у тебя?

- Турецкий султан, - сказал Салават.

Бежать к султану было мечтой, которую мулла внушал своим ученикам. Страна, где царит Коран Магомета, где шариат{129} - верховный судья и сам султан исповедует, как последний нищий, веру пророка, - эта страна казалась мулле земным раем, легендой... О людях, бежавших к султану, рассказывали как о счастливцах, чудом попавших живыми на небо.

Салават в раннем детстве еще слыхал от муллы рассказ, как один из братьев его деда бежал к султану, стал там богат и знатен. В одном из больших городов он держал на базаре лавку, где торговал шербетом и фруктами; он был в милости у самого султана, а когда началась война с русскими, убил сто гяуров и пал на "прямом пути", завещанном правоверным словами Корана...

Каждый раз султан посылал денег на восстания башкир против русских царей, чтобы вести войну во славу ислама. Они не замечали только того, что это бывало всегда в те годы, когда сам султан воевал против русских и потому ему нужно было восстанием на востоке ослабить войска противника.

- К султану? - спросил Хлопуша. - А что же тебе даст султан?

- Султан и есть Бюре-батыр, старший брат барсука, про которого ты говорил в сказке.

Хлопуша мотнул головой.

- Не там ищешь, - сказал он. - Султан живет далеко в чужих странах, за морем. Ему что за дело до темной норы башкирского барсука! Ищи поближе, не бегай! Бегают зайцы, - сказал Хлопуша, когда Салават выразил несогласие с его словами.

Оскорбленный названием трусливого зверька, Салават, забыв последнюю предосторожность, с жаром выболтал перед безносым историю с луком Ш'гали-Ш'кмана.

- Есть и такие звери на свете, - спокойно сказал Хлопуша. - Силы много, да смелостью бог обидел. Медведь силен, а встреться с ним, крикни погромче и пустит бежать, не догонишь, бежит да гадит со страху, бежит да гадит...

- А смелый что стал бы делать? - спросил Салават.

- За море не бежал бы. Бегство - народу измена. Где твой народ, тут твоя и судьба.

Салават был озадачен. Русский в его представлении оставался врагом. Выслушать советы врага и поступить наперекор этим советам подсказывал ему неопытный мальчишеский ум, напитанный прямолинейной хитростью поучений пророка, желавшего объять своей книгой все случаи жизни и не сумевшего охватить тысячной доли.

Но какое-то смутное чувство подсказало ему правоту Хлопуши. Зачем же враг, русский, чужой человек, дает верный совет самому страшному и заклятому из врагов своего народа?! Какая и в чем тут хитрость?! - обдумывал Салават и, не поняв, он прямо спросил об этом.

- Ты, брат, молод, смекалки не хватит, не поймешь, - ответил каторжник. - Поживешь, поглядишь на людей - тогда разберешься.

И Салават почему-то поверил безносому мудрецу. Поверил наперекор всему, чему верить узили его с колыбели.

Хлопуша недаром себя называл лесным зверем. Как лесной зверь, знал он все самые малые, тайные тропы и умел укрываться от сыска хоть в голой степи. И Салават, вынужденный, впервые в жизни, скрываться от злых и опасных людей в мундирах, должен был подчиниться опыту своего вожака. Он слепо шел за Хлопушей, останавливался на ночлег, где указывал тот, научился дышать, зарывшись глубоко в стог сена, согреваться на холоде только своим теплом, питаться корнями и не зевать, когда удавался случай стащить по дороге через деревню домашнюю утку или краюшку хлеба.

Так один из "неверных" стал другом и спутником юного беглеца. В первый момент он подкупил Салавата своим умением говорить на его языке и живо перенимать башкирские слова.

И Салават мало-помалу сдавался Хлопуше. Он не хотел еще сам признаться себе в том, что питает ответные чувства к спутнику, посланному судьбой. Он уверял себя, что именно потому за заботу платит заботой, чтобы не быть в долгу у "неверного", что его забота похожа на торг, а пророк не запрещал никогда торговать с "неверными", если сам торг удобен и выгоден. Но все рассуждения эти были простой уловкой, упрямой ребячьей попыткой скрыть от себя самого добрый юношеский порыв и чувство теплой благодарности, вспыхнувшие в светлой и поэтической душе беглеца, оторванного от близких людей и от родной земли...

Старый бродяга, успевший бежать из деревни от барина, потом с крепостного завода, из солдатчины и из каторжных соляных рудников, прошедший все школы тогдашней жизни, умевший говорить почти на всех языках приуральских и поволжских народов, Хлопуша умел быть верным в дружбе, заботливым, даже нежным, если назвать нежностью те его чувства, которые заставляли его уступить мальчишке кусок хлеба, когда было нечего есть, укрыть его в холод своей одеждой или не спать ночью, давая выспаться Салавату, когда Хлопуша почему-то считал не совсем надежным место, избранное для ночлега.

Хлопуша, только недавно бежавший из места последней своей неволи в Илецкой Защите, где его заставили вырубать соль, остался тоже без близких людей и всякой поддержки. Стародавний бродяга, он, много скитаясь, многих узнал, и повсюду по деревням и погостам, по селам и городам, на заводах, в станицах и крепостях у него были знакомые люди. Но, опасаясь, что в знакомых местах его скорее могут поймать, он нарочно не шел к ним, боясь попасться и подвергнуть всевозможным карам людей, которые по знакомству его приютят.

Бродя по русским селениям, Хлопуша нарочно уродовал русскую речь, представляясь башкирином, а в татарских и в башкирских селениях он превращался в глухонемого, чтобы не выдать своей речи, и только с немногими говорил без притворства.

Нанимаясь в работники, проходили они по казачьим станицам Яицкого войска, просили под окнами и получали то корку, то огурец, то кусок вчерашнего пирога...

Они работали зимой лесорубами при заводе, весной нанялись в бурлаки и тянули тяжелую лямку, чтобы потом при ночлеге на пустынном берегу перейти к открытой игре и, ограбив хозяина, увести в разбойники всех бурлаков.

Несколько месяцев грозной шайкой скитались они по дорогам, грабя купцов, нападая на землевладельцев и даже на заводские конторы. Слава безносого атамана Хлопуши росла с каждым днем, и к нему стали уже приходить крестьяне, прося наказать того или другого жестокого помещика.

О подобной услуге Хлопушу не приходилось долго упрашивать: он ненавидел богатых купцов и особенно знатных дворян. Он нападал, выбрав такую ночь, когда ветер не дул от барского дома к деревне и не мог бы зажечь крестьянских домов пожаром.

Его отчаянная ватага убивала помещиков, грабила все что попало одежду, деньги и драгоценности. Раздавала из барских амбаров хлеб крепостным, потом зажигала хоромы, и на барских конях разбойники угоняли награбленное добро. По дороге, багровой от зарева горящей усадьбы, нередко с ними в леса убегали и крепостные крестьяне.