Степан Злобин - Салават Юлаев

В этот же миг из леса раздались выстрелы: гяуры опередили нас и напали первыми.

Они были страшны громом ружей. Многие наши кони были только что взяты из табунов, и они пугались стрельбы. Нужно было сойтись врукопашную, и тогда еще неизвестно, кто победил бы. Хан бросился первым навстречу выстрелам и прокричал, как призыв, имя аллаха.

Мы ринулись за ним сквозь деревья. Кони наши спотыкались о корни и раздирали груди ветвями кустарника. В безумии отваги мы не заметили хитрости гяуров, мы не поняли их обмана: никто не отступал перед нами, никто не шел нам навстречу; мы сами отдали себя во власть врага! Солдаты были на деревьях. И, думая, что мы идем навстречу врагу, мы оказались под дождем пуль, хлынувших на наши головы с вершин леса. Для того чтобы стрелять вверх, мы должны были подымать головы и получать заряды в лицо или в горло, не прикрытое булат-саутом.

Аллах отступился от нас. Хитрый командир батыр Павлуцкий поймал нас в сети.

Гяуры спрыгнули с деревьев и оказались внезапно со всех сторон вокруг нас. Их конница подходила из речной долины с двух сторон. Перед нами лежал путь в горы или в степь.

Убегать всегда хочется под гору, и мы под выстрелами бросились вплавь через Яик в степи.

Несколько дней в беспорядке, смятенные, мы уходили от воинов Павлуцкого. Солдаты и казаки преследовали нас до реки Тобол, не давая нам передышки. Усталые воины наши становились слабы сердцем, как женщины, и, покидая войско, сдавались в плен гяурам или разбегались по степи, чтобы отдаться кайсакам.

Имя аллаха славно! Сам пророк бежал от своих врагов, и год бегства его из Мекки свят{45}. От него же ведется исчисление лет правоверными.

Мы бежали.

Начальник гяуров послал кайсакам грамоту, чтобы нас поймали, и обещал им за то подарки и милости.

И вот, когда уже солдаты из-за усталости лошадей не могли гнаться за нами, когда мы считали себя в безопасности и спокойствии и стали на ночлег на реке у подножия Улькиям-Бен-тау, ночью напали на нас, сонных, кайсаки Букенбай-батыра и, связав нас, взяли, а многих убили.

Салтан-Гирей, отбиваясь, вонзил в грудь одного кайсака свой кинжал, а кайсак ударил его ножом в плечо и ранил. Я тоже был ранен. Мы ожидали, что нас выдадут русским и те нас казнят, но Кара-Сакала выкрали ночью его кунаки, а нас, оставшихся, кайсаки продали в рабство хивинским купцам, которые пришли с караваном.

Я год жил в плену у хивинского купца. Я был рабом. Рабство тяжело башкирину, но нельзя рассказать все муки сразу, Я не стану говорить об этом сегодня.

Через год я с караваном шелков пришел в Ногайскую орду, бежал от своего хозяина и стал пробираться на Урал.

Я шел через джюнгарскую землю{45}. В это время джюнгары воевали с кайсаками, и меня поймали кайсаки, говоря, что я соглядатай. Я сказал, что не джюнгарец, но башкирин и бежал из Хивы, однако они не поверили и потащили меня на пытки.

Меня вели на веревке, привязанного за шею к седлу, когда встретился богато одетый всадник.

Кайсак, который вел меня, сказал:

- Вот брат джюнгарского хана. Скоро он прогонит его в будет царствовать, а та собака, теперешний хан джюнгарцев, которому ты служишь, будет казнен, как и ты.

Я взглянул на будущего хана джюнгар и узнал его: у него не было носа и одного уха, и у него была большая черная борода.

Я крикнул ему:

- Кара-Сакал! Брат! Я - Юлай! Вели отпустить меня!

Он вздрогнул и оглянулся, сдержал своего коня и сказал, обратясь не ко мне, а к воинам, которые тащили меня:

- Я не знаю этого человека. Рыжий кобель его брат! Дайте рабу плетей за такую дерзость!

А когда кайсак ударил меня плетью и рассек мою спину до крови, хан усмехнулся:

- Хочешь братом быть знатному человеку, ты, придорожная грязь!

- Салтан-Гирей, ты не узнал меня? Я - Юлай! - простонал я с мольбою.

- Мое имя Чогбас - хан Пресветлый, поганый раб, - ответил он мне. Бейте раба плетьми за то, что он не знает моего имени, - сказал он воинам.

И они били меня плетьми и заставляли бежать за конем, пока я не упал, потеряв слух и зрение. Ночью меня подобрал нищий старик, затащил в свой камышовый шалаш и привел в чувство. Он вывел меня в степь и указал мне тропу через степи к родному Уралу...

Больше я не видел неверного, лживого хана и не слыхал о нем...

Когда я пришел домой, мой отец готовился к смерти. Он заявил меня бежавшим из плена от кайсаков. Русский начальник долго выспрашивал меня и отпустил.

Велик аллах!

Когда у царицы была война с прусским ханом{46}, она позвала башкир на войну. Я поехал и смело дрался, я получил медаль за войну{46} и стал сам начальником. Потом я вернулся домой и с тех пор живу спокойно.

Прошли года, и вот я стал старшиною юрта.

Вот я был батыр, а теперь я слуга царицы. И нет больше батыров, смирился народ.

Лук Ш'гали-Ш'кмана лежит на дне сундука, и кто из вас натянет его?! Кто избавит народ от беды и неволи?!"

Юлай замолчал. Молчали и окружавшие, словно тяжелым камнем, придавленные рассказом о жестокой корыстной лжи хана.

Старший сын Юлая, Ракай, вынул курай из рукава, послюнявил камыш у клапанов и, приложив его в угол рта, загудел медлительную, как мед, и дикую, как степной табун, бессловесную песню.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Светало. Из горной теснины, где рвалась и клокотала между камнями речка, подымался клочьями бородатый туман, цеплялся за скалы, тянулся по кривым лапам сосен и ползал огромной змеей по долине правого берега.

Лошадей не было видно. Если бы не знать, что по берегу ходит табун, то их можно было принять за сказочных чудищ, обросших туманом, как шерстью.

В высокой росистой траве нырнула собака. Почуяв знакомый запах, жеребец, вожак табуна, фыркнул и спокойно сощипнул из-под ног пучок росистой сочной травы. За собакой появился из тумана человек. Но запах его вожаку табуна был тоже знаком, как запах собаки, и жеребец, не тревожась больше, махнул хвостом и густо, бодро заржал. Молодые жеребчики в табуне вторили ему весело и крикливо. Вожак табуна потянулся мордой к пришедшему человеку, ожидая привычной подачки.

- Ай ты хитрый какой - догадался! - засмеялся человек, протянув жеребцу половину лепешки, которую тот осторожно взял из рук одними губами.

Другой половиной лепешки человек подманил молодого гнедка, и как только тот доверчиво потянулся к приманке, так тотчас тугая петля волосяного аркана обвила его шею. Жеребчик рванулся, попробовал вскинуться на дыбы, но, затянув еще крепче петлю, растерянно остановился, и не успел он опомниться, как тотчас был ловко взнуздан, и всадник, уже вскочив ему на спину, свистнул... Жеребчик попробовал снова вскочить на дыбы, но, осаженный крепкой привычной рукой, опустил передние копыта, сделал несколько капризных скачков и, дрожащий, разгневанный, присмирел...