Степан Злобин - Салават Юлаев

- Хе-хе! И то ведь, ты прав!.. Ох, ты хитрый! Умел ты народ обмануть!.. Умел, собака! Двадцать лет мы потом всем народом плакали о нашей земле... Подай сюда плетку, - вдруг твердо и повелительно заключил Юлай.

Приказчик подал ему плеть, весь сгорбился, сжался, словно в тот же миг ожидая удара, и залепетал:

- Не помни зла, сударь! В том службишка наша!.. Куды без нее?..

- Молчи! - оборвал старшина.

Он держал в руках плеть, словно в первый раз ее видел. Он взвешивал на ладони вплетенные в ее хвосты свинцовые пульки...

- Ты ею башкирских людей бил, приказчик. Сколько людей ты ей искалечил?!

- И русских ведь не жалел на заводе, кобель проклятущий! - вмешался старый Сысой.

Но Юлай не взглянул в его сторону, будто не слышал, и продолжал, обращаясь к приказчику:

- За то этой плеткой тебя будут до смерти бить. Пока жив, будут бить... Как, значит, совсем уж помрешь - вот тогда перестанут!

Приказчик упал на колени.

- Соседушка! Старшина дорогой! Пощади! По темноте согрешал!.. - завопил он.

- Ты темный? - спросил Юлай в гневе. - Ты темный, собака? Нет, ты грамотный, пес! Ты умел для купца бумагу составить, обмануть нас умел.

- И припрятать бумагу сумел, - подсказал Бухаир.

- Где бумага?! Где купчая крепость?! - в бешенстве закричал Юлай. Он подскочил к приказчику, схватил его за глотку и дрожащей рукой шарил на поясе нож.

- Ой, пусти, все скажу, - прохрипел приказчик. - Тут она, в управительской комнате, в тайничке. Дозволь принесу... Принесу...

Юлай отпустил приказчика и послал вместе с ним за бумагою Бухаира.

Вот оно и пришло, возмездие! Вот милость аллаха! Неправедные дела русского купца все пошли прахом! С этой бумаги все зло началось, ею оно и окончится: сгорит купчая крепость, разрушатся в прах построенные на башкирской земле заводы, сгорят заводские деревни, уйдут чужеродные люди, и снова спокойным и мирным будет лежать Урал, тревожимый только клекотом горных орлов, блеянием коз, ржанием коня, задумчивой песней курая да на заре протяжными молитвенными призывами муэдзина.

Юлай и сам не заметил, как по щекам и седой бороде его покатились слезы...

Бухаир и приказчик вошли обратно в конторское помещение.

- Вот она! - торжествующе воскликнул Бухаир, показывая Юлаю знакомую, такую знакомую бумагу. Как мог бы он спутать ее с любою другой?! Она отпечаталась не только в памяти его зрения, - казалось, в самом сердце Юлая оттиснулись эти буквы, юртовая тамга и большая сургучная печать. Юлай смотрел на нее, и хоть был по-русски неграмотен - он мог бы в этой бумаге прочесть каждое слово...

- Вот тут и чертеж, смотри... - словно откуда-то издалека услыхал Юлай голос писаря, - а тут юртовую тамгу ты поставил...

Юлай взял бумагу в руки. Пальцы его дрожали от волнения. Даже если бы он был совсем хорошо грамотным, он ничего не мог бы сейчас прочесть, так прыгала перед глазами его эта бумага.

- Бесстыжая грамота! - прошептал он. - Сколько в ней крови и слез, сколько обид, притеснений, неправды, корысти... Пусть пламя пожрет ее и ветер развеет.

Юлай осмотрел еще раз бумагу, словно прощаясь с нею. С долгим тяжелым горем люди прощаются так же проникновенно и нерешительно, как с теплой привязанностью и счастьем.

Он бросил бумагу в огонь горящей печи, и все с любопытством сгрудились смотреть на огонь, словно она и гореть должна была как-то особенно...

Все молчали. Когда догорела бумага и пепел легко улетел в язычках и трескучих искрах горящих еловых лап, Юлай торжественно и решительно обернулся к Бухаиру.

- Объяви, Бухаир, народу, что мы нашу землю навеки завоевали назад и бумагу сожгли, а теперь разбросаем завод по камню и плотину сломаем... Юлай посмотрел в сторону группы заводских работных людей. - А вам вот какой мой приказ будет: завтра с утра все заводские мужики выходите ломать завод, чтобы не было и следа от него на моей земле!

- Пропадай он, проклятый ад, сатанинское пекло, сломаем! - воскликнул один из рабочих.

- А пошто так уж все и ломать? Ведь мы его камень по камню своими руками складали! - вмешался старый Сысой.

- Говорю - ломать, то значит ломать! Кто ведь нынче, сказать, хозяин?! - напал на него Юлай.

- Тьфу, да что ты шумишь? Ну, ломай! Ты хозяин, конечно.

- Завод ломать, плотину ломать, заводские деревни ломать! повелительно перечислял Юлай.

- Постой! Как - деревни? - не выдержал снова Сысой.

- А нам-то куда же?!

- Как так деревни ломать?! - взволнованно заговорили рабочие.

- А на что вы мне? - уверенно усмехнулся Юлай. - Ты свою избу на моей земле ладил, меня спросил? Может, я тебя в гости звал?!

- Как жить человеку без крыши? Не скот! Смилуйся!

- Не смилуюсь! Все сожгу! - твердо отвечал Юлай. - А ты знаешь, старик, сколько у русских своей земли? - спросил он, обратясь вдруг к Сысою.

- Да кто ж ее мерил! - махнул рукою старик.

- Я мерил! - уверенно заявил Юлай. - Когда царица звала на войну, я всю русскую землю прошел до чужих краев. Ай, много у русских земли!.. На что вам теснить башкир?! Придете на новое место, на русскую землю, сказать...

- Нет, врешь, старшина! Не тот нынче закон! Ни ты, ни купец, ни приказчик нам не хозяева больше, бесстыжи твои глаза! - вдруг перебил Юлая невзрачный рабочий, который принес дней пять назад пугачевские манифесты в завод, помогал захвату завода башкирами и до сих пор молчал в беседе Сысоя с Юлаем. - Не можешь ты никуда нас согнать!

- Мы с вами вместе начальников заводских побивали. Теперь нам куды же? На плаху идтить проситься? - наступал смелее с ним вместе и старый Сысой.

- Заедино мы с вами вставали. Нельзя никуды нас прогнать. Ныне мы сами вольны селиться, где схочем! - подхватили пришедшие с ними рабочие.

- Указ государев мы знаем!

- Читали!

Юлай вскочил. Короткая складчатая шея его налилась кровью, жилы вздулись на покрасневшем лбу. Ишь ведь, как распустились! Как будто он не хозяин своей земли, как будто не он только что сжег купчую крепость на эту землю! Что делать? Повесить их? Расстрелять их стрелами? И вдруг в голове Юлая блеснула великолепная мысль: поставить над ними приказчика с плетью того, кого привыкли они бояться и слушать.

- Эй, ты, приказчик, старый знаком, собака, иди сюда! - позвал Юлай.

Удивленный каким-то еще не понятным ему оборотом дела, наблюдавший всю сцену приказчик нерешительно подошел к старшине.

- Повернись-ка задом, - приказал ему Юлай, и когда тот исполнил приказ, Юлай сам перерезал веревки на скрученных за спиною его руках. - За то, что ты купчую крепость добром мне отдал, жалую милость: начальником ставлю. Выгоняй мужиков на работу, ломать завод и деревни, а плохо работать станут с тебя сниму шкуру!..

Юлай погрозил ему ножом, которым обрезал веревки.

- Спаси тебя бог, господин старшина! У меня уж работать будут! Я их проклятое семя... - приказчик при этих словах привычно взялся за пояс, где постоянно висела плеть. Юлай понимающе усмехнулся и протянул ему плетку.