Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

Однако, даже если признать, что причиной самоубийственного ослепления «старца» явился внезапно вступивший в голову эротический дурман, остается на первый взгляд не вполне понятным: как такое могло произойти с человеком, отнюдь не относившимся к категории «влюбчивых» и на протяжении всех без малого пятидесяти лет своей жизни испытывавшим устойчивую влюбленность лишь в самого себя?

Известный петербургский специалист по гомосексуальной тематике Д. Д. Исаев полагает, что причиной фатальной прорухи, приключившейся со «старцем», оказался его «переходный» возраст: «Известно, что мужчины среднего возраста и старше при появлении сексуальных дисфункций обращают свой взор на молодых мужчин. Бессознательная логика этого влечения в том, что при явных проблемах, связанных с женщинами, мужчина обращается к своему прошлому, ищет там их разрешения. А прошлое, в свою очередь, связывается с образом молодого человека. Он должен стать тем объектом для идентификации, который воплощает идеал „я“. Свою ушедшую молодость, „мужскую силу“ пытается найти через общение, в том числе и телесное, с юным, привлекательным мужчиной. Тянуться к нему тем естественнее и проще, чем больше у него мягкости, женственности, т. е. всего того, что объединяет его с противоположным полом. Под эти критерии больше всего подходят лица с гомосексуальной ориентацией и фемининной идентичностью (с врожденной гомосексуальностью). Подобный сценарий разрешения половых проблем обычен лишь для тех, кто уже имел гомосексуальные контакты в подростковом или юношеском возрасте, так как он остался для них одним из символов этого возраста. Интересно, что подобные контакты действительно позволяют снять весь груз психотравм, связанных с общением с женщинами, и, как результат, восстанавливается потенция в столь неординарной близости. Мужчина вновь может почувствовать себя мужчиной. Все это в полной мере можно отнести к Распутину» 280.

И все же странно: как мог Распутин, имея в тот роковой вечер массу предупреждений о готовящемся на него покушении, тайно ускользнуть из дому и отправиться на вечеринку к человеку, с которым толком познакомился всего месяц назад? Даже если допустить, что свидание с Юсуповым было для Распутина нестерпимо желанным, почему не был избран какой-либо иной, менее рискованный сценарий встречи? Почему «старец», при всей его проницательности и психологической многоопытности, не допускал – хотя бы «краешком мысли», – что активно ангажирующий его красавец-аристократ не вполне искренен?

Одной из главных причин «паралича интуиции», поразившего Распутина в последние месяцы жизни, разумеется, стала продолжительная – начавшаяся еще в конце лета 1914 года и достигшая к концу 1916 года своего апогея – декомпенсация с нарастающим депрессивным компонентом. «Темная ночь души» полностью истощила психику «старца».

«Отец впал в глубокое уныние…

Обрывки видений являли отцу картину ужасающих несчастий. Он бродил по квартире, придавленный грузом своих предвидений…

Отец начал совершать длительные прогулки в одиночестве. Его сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные раздумья и не болтал с нами, как прежде…»

«Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне, будто видел, как Нева стала красной от крови великих князей. Потом отвернулся и, пошатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо, запечатал и отдал мне.

– Не открывай, пока не умру» 281.

Текст письма (в стилистической обработке Матрены), наряду с набором апокалиптических пророчеств, касающихся судьбы страны в целом, содержал предсказание собственной гибели: «Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что расставание будет горьким…»

Арон Симанович приводит текст еще одного предсмертного послания, на сей раз адресованного царям и якобы продиктованного «старцем» адвокату Аронсону. Несмотря на то что, судя по всему, в данном случае мы имеем дело с «документальной импровизацией» распутинского секретаря, в ее основу, как можно допустить, легли вполне реальные высказывания «старца», относившиеся к последнему периоду его жизни.

Исходный пункт, от которого Распутин развивает свое пророчество, – предсказание собственной гибели:

«Я пишу и оставляю это письмо в Петербурге. Я предчувствую, что еще до первого января я уйду из жизни. Я хочу Русскому народу, Папе, Русской Маме, детям и Русской Земле наказать, что им предпринять. Если меня убьют нанятые убийцы, русские крестьяне, мои братья, то тебе, Русский царь, некого опасаться. Оставайся на твоем троне и царствуй. И ты, Русский царь, не беспокойся о своих детях. Они еще сотни лет будут править Россией. Если же меня убьют бояре и дворяне и они прольют мою кровь, то их руки останутся замаранными моей кровью, и двадцать пять лет они не смогут отмыть свои руки. Они оставят Россию. Братья восстанут против братьев и будут убивать друг друга, и в течение двадцати пяти лет не будет в стране дворянства.

Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающий тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, то есть детей и родных, не проживет дольше двух лет. Их убьет русский народ. Я ухожу и чувствую в себе Божественное указание сказать Русскому царю, как он должен жить после моего исчезновения. Ты должен подумать, все учесть и осторожно действовать. Ты должен заботиться о твоем спасении и сказать твоим родным, что я им заплатил моей жизнью. Меня убьют. Я уже не в живых. Молись, молись. Будь сильным. Заботься о твоем избранном роде. Григорий» 282.

«Отец знал, что смерть рядом.

Недаром же он за три дня до смерти попросил Симановича помочь ему советом в деле устройства им денежного вклада на имя мое и Варино.

О том, что отец понимал безысходность своего положения, говорит и то, что он решился сжечь все письма, записки и другие знаки внимания, полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны…

Утром 16 декабря отец в неурочный день засобирался в баню. Но, против обыкновения, при этом был совсем невесел…

Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку ассигнаций. „Это твое приданое – три тысячи рублей“, – сказал отец…»

«По прошествии времени, когда открывается непонятное и даже необъяснимое раньше, легко утверждать – и я знал, что будет непременно так. Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти» 283.

Стремясь отогнать прочь неотвязные мысли о неминуемой гибели, Григорий все больше погружался в омут нескончаемых кутежей. Однако это в конечном счете вело лишь к углублению депрессии и дальнейшему нарастанию психической декомпенсации.