Маршалл Ходжсон - История ислама. Исламская цивилизация от рождения до наших дней

Самое важное исследование ислама в Малайзии — Clifford Geertz, The Religion of Java (Glencoe, 1960); в нем речь идет о XX веке и о внутренней части острова Ява в частности, но многое в нем проливает свет и на более ранние события и имеет отношение к другим частям архипелага. К сожалению, превосходную в целом работу портит одна серьезная систематическая ошибка: под влиянием полемики одной из школ современных приверженных шариату мусульман, Гиртц определяет ислам только в тех терминах, которые одобряет эта современная школа, и приписывает все остальное местным или индо-буддистским традициям, необоснованно называя многие аспекты мусульманской религиозной жизни на Яве «индусскими». Он определяет множество явлений, практически повсеместных в исламе и встречаемых иногда даже в самом Коране, как неисламские. И, следовательно, его толкование исламского прошлого, равно как некоторых современных антиисламских настроений, в корне неверно. У его ошибки, как минимум, три причины. Когда он говорит, что архипелаг долго был отрезан от «центров ортодоксального ислама в Мекке и Каире», безосновательное включение сюда Каира выдает с головой современный источник заблуждений Гиртца. Мы также вынуждены подозревать многих колонизаторов в стремлении минимизировать связи покоренного народа с раздражающе далеко распространившимся по всему миру исламом (данная тенденция наблюдалась и у французских колонистов в Магрибе). И, наконец, сомнение вызывают его антропологические методы исследования, в основе которых лежит функциональный анализ культуры во временном срезе без серьезного внимания к историческому аспекту. Другие авторы охотнее признавали исламский характер религии даже во внутренних областях острова Ява: C.A.O. van Njeuwenhuijze, Aspects of Islam in Post-Colonial Indonesia (The Hague, 1958); W. F. Wertheim, Indonesian Society in Transition (2nd ed., The Hague, 1959), — но Гиртц выделяется на общем фоне. Для тех, кто знаком с исламом, его всеобъемлющие данные — вопреки его же намерениям — демонстрируют, как мало осталось сегодня от индуистского прошлого даже в глубине Явы, и ставят вопрос о том, почему триумф ислама оказался столь безоговорочным.

Принцип бхакти состоит в любви между бхактой — «преданным» — и личностной формой Бога. — Прим. перев.

Отношения между исламом и индуизмом на уровне религии изучены лишь фрагментарно. Tara Chand, Influence of Islam on Indian Culture (Allahabad, 1954) — здесь выдвинуто невероятное предположение об огромном непосредственном влиянии первого на второй. Эту книгу не сумела (на мой взгляд) вытеснить другая (например, эта: Yusuf Husain, L’Inde mystique аи тоуеп äge [Paris, 1929]), но некоторые исследования сделали ее точку зрения несколько устаревшей. Адекватного базисного труда для подобных исследований до сих пор нет.

Paul Wittek, ‘De la defaite d’Ankara ä la prise de Constantinople’, Revue des Etudes Islamiques, 12 (1938), 1–34, является важным дополнением его же Eise of the Ottoman Empire.

Abd-ul-Hak Adnan, ‘La science chez les turcs ottomans du commencement jusqu a la fin du moyen-age’, Archeion, Archivio di storia della scienza, 19 (1937), 347–365 — см. также 411–414, 433–434, 468); 21 (1038), 35–61, — здесь отслеживается натурализация естественных наук в Османской империи, особенно посредством переводов на тюркский — хотя самая важная работа по-прежнему проводилась на арабском и фарси; и между прочим упоминается сильная традиция защиты академической свободы. (Автор также говорит о научной жизни XVI века, до того момента, когда осознание достижений Запада повлекло постепенное размытие местной традиции.)

Российские историки, в отличие от М. Ходжсона, не склонны ставить знак равенства между Тюменским и Сибирским ханствами; Тюменское стало частью Сибирского в конце XV или начале XVI века. Не все так просто и с этимологией слова «Сибирь»: есть несколько версий его происхождения; хотя действительно название самого ханства произошло от названия его главного города (Сибира, или Ибира, или Ибера, или Искера). — Прим. перев.

Можно сравнить предположение, выдвинутое Карлтоном Куном (Carleton Coon, Caravan: The Story of the Middle East [New York, 1951]) в его заключительной главе, ‘A Lesson in Austerity’ («Урок строгости»), о том, что многие правители и обычаи исламской аридной зоны способствовали уравниванию богатых и бедных с целью минимизации недовольства и экономии ресурсов в обстановке прогрессирующего упадка.

В моей статье The Unity of Later Islamic History, Journal of World History, 5 (1960), 879–914, упоминаются некоторые моменты, развитые в этой книге. К сожалению, достижения мусульман позднего периода зачастую недооцениваются, а уровень великих технических преобразований, которого достигли в этом периоде на Западе, переоценивается.

Потрясающее решение этой проблемы, возникшей в государстве мамлюков на территории Египта и Сирии, предложено Дэвидом Айалоном в работе David Ayalon, Gunpowder and Firearms in the Mamluk Kingdom: A Challenge to a Mediaeval Society (London, 1956). Так как управление империей Мамлюков в значительной степени осуществлялось традиционной военной олигархией, то правящие султаны, несомненно осознающие важность огнестрельного оружия, сталкивались с проблемой его эффективного применения намного острее, чем правители других государств. В итоге без соответствующей поддержки они были вынуждены отвести огнестрельному оружию в своих войсках второстепенную роль.

То, как португальцы не смогли выполнить в Малайзии поставленные задачи, кратко описано Бернардом X. М. Влекке в Bernard Н. М. Vlekke in Nusantara: A History of Indonesia (rev. ed., The Hague, 1959), в главе IV. Для дальнейшего изучения важности мусульманской торговли на протяжении XVI века можно обратиться к вступлению Энрика Дюнлопа (Hendrik Dunlop) к Bronnen tot de geschiedenis der Oostindische compagnie in Perzie (s Gravenhage, 1930). Однако только Якоб ван Лёр (Jacob С. van Leur) пересмотрел прежние понятия о XVI веке в Южных морях в своей работе Indonesian Trade and Society (The Hague, 1955). Мейлинк-Роелофц в работе M. A. P. Meilink-Roelofsz, Asian Trade and European Influence in the Indonesian Archipelago between 1500 and about 1630 (The Hague, 1962) дополнил, но не пересмотрел свои выводы.

Неправильные представления о территории и расе довольно часто приводят к замешательству. Уважаемый (и вполне традиционный) историк Лоуренс Локхарт (Laurence Lockhart) in the «Fall of the Safavi Dynasty» (Cambridge University Press, 1958 , 67) мог написать, что «персы» сефевидской эпохи «значительно деградировали» с сасанидских времен ввиду отсутствия у них торгового флота, хотя ранее они господствовали на море. И затем он отмечает, что арабы «по обеим сторонам Персидского залива» с готовностью подхватили эту эстафету, закрепившись на морях. При этом он явно не задается вопросом, стоило ли называть персо— и тюркоговорящих сухопутных жителей Исфахана «деградирующими» по сравнению с любящими море предками, которые, возможно, говорили на одном из иранских наречий на берегах залива. Подобные абсурды порождают распространенные стереотипы. В оправдание таких утверждений можно привести целую цепь аргументов, которые будут выглядеть как пародия. Кому-то нужно отождествлять определенное название (порой даже случайное) с одним языком, культурной группой и определенной расой и довольно часто грубо объединять все это под общей «страной». Дело в том, что в XIX веке берега залива были отнесены (преимущественно европейцами) к «Персии», в итоге все, кто жили там со времен эламитов, были зачислены в «персы»; с другой стороны, «арабы» здесь, по определению, оказывались незваными гостями. Таким образом, «Персия» являлась не просто бесконечной территорией, но превращалась в некое вечное государство. Следовательно, если жители иракского государства, говорившие на пехлеви, удачно использовали свой флот, то они считались «персами», которые не боятся моря. И, конечно же, «персы» — это «раса» прародителей; современные «персы» должны быть потомками представителей сасанидского двора и их мореплавателей (в то время как «арабов» в Персидском заливе, по определению, быть не могло). В итоге жители Исфахана «деградировали» в людей, не любящих более море, и позволили «арабам» занять их место! (Ср. заметку 16 в Первой книге, гл. I)