Натан Рыбак - Переяславская рада

Выговский промолчал.

- Сенатор покорно просил вас, пан писарь, подумать и быть готовым...

- К чему?

Выговский ждал: вот сейчас ксендз скажет такое, что придется уже иначе вести себя с ним.

- Ко всяким неожиданностям, какие могут произойти с вашим гетманом. Все может статься, и тогда вы окажете великую услугу Речи Посполитой и сами займете достойное для вас место в королевстве...

- А знаете ли вы, пан Лентовский, - процедил сквозь зубы генеральный писарь, - что ваши слова можно принять за предложение стать изменником...

- Господь с вами, пан Выговский! О какой измене говорите вы? Кому? Стать на праведный путь - разве это означает изменить? Вы провинились перед королем и должны искупить вину, это Хмельницкий изменник и убийца...

- Я его генеральный писарь.

- Вы шляхтич и достойный человек, - твердо проговорил ксендз.

- Я православной веры, - уже слабее продолжал возражать Выговский.

- Сенатор Адам Кисель той же веры, - но разве это мешает ему занимать высокое и почетное место среди благороднейших особ королевства нашего? От его имени я и прибыл к вам, пан генеральный писарь.

- Хорошо, что вам нужно от меня? - спросил Выговский, почувствовав вдруг какую-то внезапную усталость.

Он понимал, что перед ним, наконец, открывается путь к осуществлению его давних замыслов. Однако надо быть осторожным, не спешить, - слишком уж долго он терпеливо ждал, чтобы теперь, оступившись, угодить на кол.

- Ничего, сын мой, не надо мне от тебя, - успокоил Лентовский. - Я передал тебе слова сенатора. Через несколько дней мы выезжаем. Гетман ведет себя так, словно вполне уверен, что осилит Речь Посполитую. Не бывать тому вовеки! Сам папа римский придет к нам на помощь, и цесарь Фердинанд будет с нами, и царь московский даст королю ратных своих людей. Все княжества немецкие станут за нас, ибо это, пан писарь, уже не внутреннее дело одной Речи Посполитой, - это бунт разнузданной черни против избранных богом и королем людей, против порядка, установленного богом. Это моровая язва. Железом и огнем истребим мы ее. Имей это в виду, генеральный писарь, и в нужный час выбери себе верный путь.

Ксендз заговорил свободно, уже без угодливой улыбки, жестким и недобрым голосом. Выговский опустил глаза, слушал, не перебивая.

- Ты выбрал уже, сын мой, я знаю. Но ты не хочешь говорить. Не надо! Все достойные и шляхетные люди поступят разумно. Пусть берут пример с сенатора Киселя! Вот и хозяин дома сего весьма достойные внимания высказывал мысли. И для таких людей, как он, будет место в нашем государстве. Я ничего не спрашиваю у тебя о гетманских делах, у нас нет нужды в этом. Мы и так все знаем. Пришел к тебе с единой целью - исполнить долг совести своей, долг, который подсказывает мне моя церковь и спаситель наш. Вот и все.

Выговский развел руками. Криво усмехнулся.

- Слова твои, пан отец, внимания достойны. Но имей в виду - наша беседа должна остаться в тайне и разглашена быть не может. А больше тебе ничего не отвечу. Дай время.

Лентовский согласно кивнул головой.

- Не тороплю. Но обеспокою тебя одной просьбой, пан Выговский: пани Елене передай от ее дяди вот эту безделушку. Тут медальон золотой, наследственный. - Положил на стол перед Выговским небольшую бархатную коробочку, открыл. Тускло блеснуло золото перед глазами. Лентовский задумчиво добавил: - Верная католичка пани Елена...

- Православный патриарх благословил ее брак с гетманом, - сказал Выговский и впервые хохотнул тихо и насмешливо.

- Простит ей папа и этот грех, - загадочно и двусмысленно ответил Лентовский.

Выговский вздрогнул от удивления. Догадка молнией сверкнула и приковала к креслу. Так вот что! Едва сдержался, чтобы не спросить. Но Лентовский уже заговорил о другом:

- Пора мне, пан писарь. Прими благословение мое. Будет случай, сам с тобой встречусь, а не то придут от меня верные люди, знак тебе подадут...

<����Заговорил со мной как с сообщником>, - с досадой подумал Выговский.

- ...Вот этот перстень, - ксендз протянул длинный сухой палец с надетым на него золотым перстнем; на черном аметисте посреди перстня сияло серебряное распятье. Снял перстень, показал внутри его латинскую надпись: - <����Огнем и мечом>. - Вот это и будет знак, что человек доверенный.

Склонил голову, закрыл глаза.

...И пошел из горницы к выходу, словно ничего не было. Выговский так и остался недвижим. Держал в руке коробочку, оставленную Лентовским, и если бы не она, можно было бы подумать, что все это дурной сон. Уже чудилось страшное и непоправимое. Гневный взгляд Богдана, едкие вопросы Капусты, злые и безжалостные слова Богуна. Мелькнула мысль: <����Хорошо, что чума забрала в ад Кривоноса; одним меньше будет...>

<����Будет? Когда? Если они дознаются...> - мороз пробежал по спине. Но это невозможно! В конце концов, он и раньше сам с собой подолгу беседовал о том, что сказал ксендз. Только надо держаться сторожко, не забываться ни на миг. Сейчас надо итти вместе с гетманом и не вызывать никаких подозрений. Кто знает, сколько продлится это <����сейчас>, если фортуна и дальше будет баловать Хмельницкого? Что ж, и тогда он, Выговский, не упустит своего... Но ксендз прав, их всех рано или поздно раздавят. И мысленно уже отделил себя от всей старшины: <����Что мне с ними?> Да, да, главное теперь - осторожность. В конце концов, он так ничего и не сказал ксендзу. А из того, что рассказал Лентовский, выходило - его в Варшаве знают. Следует выждать и присмотреться. Там, в Варшаве, не дремлют. Генеральный писарь даже присвистнул, вспомнив про Елену. Теперь не было сомнения - она связана с иезуитами. Ксендз сказал: <����Папа простит ей>. Дорого дал бы Капуста, если бы отнести ему этот медальон... Достал его из футляра, потянул за цепочку. Сердце со стрелой. Повертел в руках, ковырнул ногтем сбоку. Медальон не открывался. <����Чорт с ним, - решил про себя. - Еще успею>. И спрятал в карман.

Успокаивал сам себя: в конце концов, он ничего Лентовскому не обещал. Да и ксендз не просил ни о чем. Встретились, и, в случае нужды, забыли. Но тут же, услышав за дверью легкие шаги Гармаша, спохватился: <����А он?.. Впрочем, что знает он? Скажу - ксендз приходил просить за своего племянника, взятого под стражу. А то и вообще ничего не скажу>.

Бесшумно отворилась дверь, вошел Гармаш:

- Присели бы, пан Выговский... Мальвазии отведайте...

Он захлопотал у стола, ловко накладывал на тарелки закуску, налил вина в кубки. Точно вспомнив о чем-то, хлопнул себя по лбу:

- Вот память!.. Девичья память у меня, пан писарь... - Поставив свой кубок, полез в карман, протянул Выговскому бархатный кошелек: - Извольте, пан ксендз передал.

Выговский недоуменно спросил:

- Что это?