Вивиан Грин - Безумные короли. Личная травма и судьба народов

Но теперь перед Филиппом стояла другая дилемма. Согласно акту об отречении, престол теперь переходил к младшему брату Людовика, Фердинанду, с этим мнением соглашался даже духовник Филиппа. Но это был нежелательный выход, по крайней мере для Елизаветы Фарнезе, которая никогда не хотела отказываться от власти, а именно это следовало из отречения её мужа. При её сильной поддержке и с подсказки папского нунция, Альдобрандини, Филипп объявил, что он снова наденет корону.

Филиппу предстояло править ещё более двадцати лет, но именно Елизавета Фарнезе определяла внешнюю политику своей страны с сильным уклоном в пользу её итальянских интересов, особенно интересов её сына, будущего испанского короля Карла III. Внутренняя экономика страны в сильной степени оставалась застойной. Тем временем у её мужа по-прежнему случались маниакально-депрессивные припадки, которые на самых серьёзных стадиях легко могли скатиться к безумию. Он снова серьёзно заболел весной 1727 г., временами был апатичен, временами нервным и беспокойным, буйно вёл себя с врачами и с духовником. Если королева пыталась ограничить его религиозное рвение, он в ответ пытался её побить. Он визжал и пел и даже кусал сам себя. Его также мучила острая бессонница и потеря аппетита, он ел только сладости. Ранее тучный, он похудел. Его начал мучить бред, он воображал, что не может ходить, потому что ноги у него разной величины, не хотел стричься, из-за чего трудно было носить парик, и бриться. Королева уговорила двор переехать из Мадрида в Андалузию, где он оставался пять лет с 1728 по 1733 г. в Алькасаре в Севилье.

Филипп всё ещё навязчиво осознавал неспособность выполнять свои обязанности и продолжал рассматривать возможность дальнейшего отречения, и эта перспектива очень сильно тревожила королеву. Он послал письмо председателю совета Кастилии, не посоветовавшись с женой, и объявил, что хочет отказаться от престола в пользу своего сына Фердинанда. Совет не принял решения. Король, считая, что совет согласился с его решением, рассказал Елизавете, что он сделал, когда они были на охоте. Елизавета Фарнезе, сильно озабоченная, настояла на том, чтобы он отозвал заявление, объясняя, что, как она считает, нужно исправить пункты, относящиеся к ней и к её детям. Когда заявление об отречении попало к ней в руки, она разорвала его на мелкие кусочки и сказала мужу, что она категорически возражает против его отречения, а без её согласия оно было незаконным.

Оставалась опасность, что он примет внезапное решение, так что перья и бумага прятались от него по возможности подальше. На время он вернулся к полунормальной жизни, разрешив побрить себя впервые за восемь месяцев и даже занялся государственными делами. Сомнительно, выиграла ли от этого страна. Это безусловно приносило большие неудобства его министрам и придворным, ибо «его католическое величество, — как сообщал английский посол сэр Бенджамин Кин Уолдегрейву 6 апреля 1731 г., — кажется, проводит эксперименты насчёт жизни без сна». Он ужинал в 3 часа ночи, ложился в 5 утра, вставал к мессе в 3 часа дня. Затем он изменил режим дня, стал ложиться в 10 утра и вставать в 5 часов вечера.

В 1730 г. при испанском дворе стало известно, что решил отречься король Сардинии. Королева и её советники серьёзно обеспокоились, что Филипп попытается последовать его примеру (хотя сардинский монарх отказался от престола, чтобы жениться на своей любовнице). Они пытались сказать Филиппу, что отречение сардинского короля показывает, что он на самом деле сошёл с ума. Но к августу 1732 г. Филипп ещё раз слёг в постель, не вставал даже, чтобы поесть, разговаривал только с самыми близкими слугами и не разрешал стричь ни волосы, ни ногти. Кин сообщал герцогу Ньюкаслу 17 октября 1732 г., «что сейчас здесь нет совершенно никакого правительства или хотя бы его подобия, ибо он уже двадцать дней не встречается ни с министрами, ни с духовником, и поэтому нет никаких официальных сообщений».

К Пасхе 1733 г. появились признаки возвращения разума. Фердинанду удалось уговорить отца побриться, сменить бельё и принять рвотное. К лету английский посол мог сообщить, что «король продолжает заниматься делом, так что правительство опять работает регулярно, а что касается его здоровья, то я никогда не видел, чтобы он выглядел бодрее или больше говорил». Однако это было временное явление. Двор сам был расколот интригой, так как королеве не нравилось то влияние, которое её пасынок Фердинанд начинал приобретать над королём. «Я так думаю, — замечал неутомимый английский посол, —

что она хотела бы избежать этого обращения к принцу, но король, вероятно, давно уже привык к слезам королевы, и они его больше не трогают, а слёзы принца ему внове и произвели впечатление. Кроме того, судя по предосторожностям, которые она принимала, чтобы помешать кому-нибудь приближаться к покоям, нет сомнений, что она хотела добиться силой того, что король наконец согласиться сделать; и чтобы получить полномочия поступить таким образом, разумно было испробовать все другие и убедить самого принца в необходимости уговорить короля позаботиться о своём здоровье».

Его возвращение к здравому смыслу было кратким. В начале 1738 г. о нём говорили как о «помрачившемся в разуме». Он оставался молчаливым и замкнутым, хотя время от времени крики из его покоев выдавали бред. «Это должно закончиться отречением», — ещё раньше Кин сообщил английскому министру герцогу Ньюкаслу, но Филипп решительно оставался королём, целиком зависимым от своей жены. «Когда он удаляется к обеду, — снова рассказывал Кин герцогу Ньюкаслу 2 августа 1738 г., —

он испускает такой страшный вой, который сначала всех потрясал и заставлял доверенных лиц удалять из покоев всех, как только он садился за стол; и так как королева никогда не знает, как он себя поведёт, она не выпускает его за дверь, настолько, что они теперь не выходят подышать воздухом и их любимый сад в Сан-Ильдефонсо, что они делали раньше. Ночью он развлекается тем, что слушает, как Фаринелли (итальянский певец Карло Броски) поёт те же самые пять итальянских мелодий, которые он пел в первый раз, когда перед ним выступал, и продолжал петь каждую ночь в продолжение почти двенадцати месяцев. Но ваша светлость улыбнётся, когда я сообщу вам, что король сам подражает Фаринелли, иногда выводя мелодию за мелодией, иногда тогда, когда музыка уже кончилась, и предаётся таким причудам и воплям, что предпринимаются все возможные меры, чтобы помешать кому-нибудь наблюдать эти чудачества. На этой неделе у него был один из таких припадков, который продолжался с двенадцати до двух часов ночи. Идут разговоры о том, чтобы выкупать его, но боюсь, что они его не уговорят прибегнуть к этому средству».