Артем Драбкин - 22 июня. Черный день календаря

Они улетели, а к нам на аэродром прибыла комиссия из ВВС, возглавлял ее заместитель начальника оперативного управления, полковник. Это было уже 21 июня. Утром пошел дождь, а он нам приказал ползать на локтях и на коленях. Никто не хочет! Он нам показал, и когда встал — весь мокрый, мы все заржали. Он плюнул: „Ну вас к чертовой матери!“ Понял, что мы ползать не будем. Это же идиотство, — по мокрой траве нас, летчиков, заставить ползать. И вот в субботу 21 июня мы отлетали, к вечеру полеты закончились, и нам сообщают: „Снять оружие и ящики с боеприпасами и хранить их отдельно“. Это же идиотство! Мы все были взволнованы. Мы же летали на перехват! Пушки и пулеметы на одну перезарядку, нажимай и бей. А тут — снять! Такое состояние было… Я сказал летчикам звена: „Давайте ящики не снимать! Все будет нормально“. Мы сходили с товарищем на станцию Новый Афон, купили там пару бутылок водки и шпрот. Дескать, в воскресенье на рыбалку выйдем, соберемся и выпьем вечером. В субботу мы немножко выпили перед ужином, но водка и шпроты еще оставались на воскресенье. В 2:30 раздается сигнал — тревога! Маленький чемоданчик всегда готов, который берешь с собой. Там трусы, майка, порошок, зубная щетка, сапожная щетка и бельевая. Еще бритва — и все. С этим чемоданчиком мы побежали к самолету. Примчались к самолетам, расчехлили. Техники начали пробовать двигатели, прогревать. А нам пора таскать пушки, пулеметы. Поскольку ящики мы не снимали, мое звено все три самолета подготовило первым. Я пошел, доложил командиру эскадрильи, что звено готово. Он не стал спрашивать, как это нам так удалось раньше всем подготовиться… Только начался рассвет…

Да, в субботу к нам прислали Пе-2, чтобы мы его запомнили. Рассказали об отличиях в силуэте от Ме-110. Он полетал, пострелял холостыми. А тут с южной стороны к аэродрому подходят два самолета. По виду Пе-2. Вдруг из хвостовой части одного самолета раздается длинная очередь по стоянкам самолетов. Тут все ясно: обстреляли, прошел „110-й“. По телефону мы узнали, что есть раненые, — значит точно, прошел немец и обстрелял. Мы рассредоточили машины, и опять продолжили их готовить. Смотрим: идет шестерка самолетов. Потом мы уже поняли, что это „109-е“. Что это такое? Учения, что ли? Опять мы ничего не поймем. Решили, что это МиГ-3 с Белостока. А они развернулись и начали нас бить. Причем сначала из пулеметов, а потом начали мелкие бомбы бросать. Мы бежать от самолетов, прятаться в щели. А там солдаты! Видим, стоит сарай, — и мы туда. Немцы заметили, что мы туда побежали, они дали по этому сараю очередь. Сарай был крыт соломой, он загорелся, и они ушли. Особенных потерь не было: одну машину побили. Сережка Макаров никак не заводится, а я пошел на взлет. Мотор не прогрет: я немного пробежал, потом вернулся, начал разворачиваться. И вдруг приходит „109-й“, одна машина. Начал как куропатку меня расстреливать! Мне же нужно оторваться, потом ноги убрать — сделать 43 оборота рукоятки. И вот я иду около земли, а меня расстреливают. Когда я „ноги“ убрал, тут уже правая рука освободилась, я уже смог маневрировать. Высота маленькая… А он все заходит в хвост! В итоге он меня бросил, потому что я начал огрызаться: высоту постепенно набираю, и как только он идет, я огрызаюсь, стреляю по нему. Сбить он не собьет, а только время потеряет. Я пошел на Гродно, посмотрел, что там. Наши войска через Неман переправляются на восток, в город. Я пошел по границе. Немецкий корректировщик. Я подошел, как дал из всего — и сразу его завалил! Сел, докладываю: „Границу перешли, идут к нам. Войска вот тут, танки вот тут“. Наших-то войск не было — одни пограничники, и все. Только мы начали заправляться, ко мне подошел командир эскадрильи и говорит: „Сергей, мы улетаем в Черляны, там, где базируется 127-й полк нашей дивизии“. Пока я машину заправил, полк уже улетел. Я взлетел — танки уже подходят к аэродрому. Прихожу на новый аэродром — там лежит крест, и воронки еще дымятся, сесть невозможно. Я прошел через КП, я же садился там, знаю, где на аэродроме командный пункт. Сел, заруливаю. Смотрю: там уже три самолета нашего полка стоят. Это ребята передо мной вернулись с задания. Через некоторое время села девятка. Начались работы по восстановлению аэродрома. А потом пришла восьмерка „110-х“ и начала нас бить. Из-под них не взлетишь! Они от-штурмовали, — но самое главное: Ганичев и полковник Захаров, его заместитель, стоят на аэродроме, как идиоты, и руководят разравниванием. По ним ударили. Захарову в лоб попали, а Ганичеву в живот, — он через два часа умер. И на аэродроме никого не осталось из начальства… На этом аэродроме стоял 127-й полк на И-153, вооружение у них — ШКАС. Для пушек снарядов не было. Но мы летали, дрались только ШКАСАми. Я сбил один Ю-88… Я ведь тренировался как подходить, — и вот подошел снизу. Потом вот так машину чуть-чуть задрал и его мотор загорелся. Очевидно, я попал и по летчику, потому что самолет сразу упал. Я тогда сказал, что сбил, но никакого штаба не было, никакого учета. Так что среди моих 28 сбитых эти два не числятся. Вот так!

Смеркается, уже почти что темнота. И тут команда — „перелететь в Лиду“. Наш полк первым взлетал. Прилетели в Лиду, сели. Горючего нет, боеприпасов нет. Вернее, все есть, но снаряды так замазаны этим автолом, что даже бензин их не берет, надо обязательно кипятить воду, опускать ленту в этот кипяток и расправлять эту смазку. А потом протирать каждый патрон, каждое звено, ленту собирать. Технического состава нет, а летчики уже по 3–4 вылета сделали, не жравши, все грязные, потные… Горючее есть, но цистерна под землей. Чем доставать? Альвееров нет. Даже ведер нет! Поужинали и легли спать. Только заснули — тревога. Говорят, что с восточной стороны аэродрома выбросили десант. Мы побежали на аэродром. Прибегаем, а у самолетов пустые баки. Что делать? Никто ничего не знает. Чем заправлять машины? Нечем. Вот тут одна за другой пошли шестерки, восьмерки Ме-110 — и оба полка перестали существовать. А мы ничего не можем сделать! Исправных самолетов там было много, но они не были заправлены, без оружия… Поступила команда — уезжать.

Мы зашли в гостиницу, взяли с собой чемоданчики, — и нас увезли в Москву».

Советский санинструктор оказывает помощь раненому немецкому солдату.

Вернувшись на аэродром, командир дивизии принял решение о перебазировании 122-го авиаполка на аэродром Лида. Здесь находился штаб авиадивизии и базировался 127-й истребительный авиаполк. Решение было в принципе обоснованное — с аэродрома, подвергшегося атаке, нужно было уходить. Однако аэродром Лида также подвергся нескольким ударам противника. Первый раз он был атакован в 5:00 утра, следующий налет последовал в 14:50 (15 Ju-88), еще один — в 17:45 (7 Bf-110) и, наконец, последний — в 20:25 (2 Do-17Z). Пилотами 122-го и 127-го истребительных полков было заявлено об уничтожении 17 Bf-109, 11 Bf-110 и 7 Ju-88. В ходе одного из налетов П. И. Ганичев был смертельно ранен осколком авиабомбы. В итоге к вечеру 22 июня 122-й истребительный авиаполк лишился 69 И-16, причем примерно половина из них были уничтожены на аэродроме Лида. Безжалостному разгрому также подвергся 16-й бомбардировочный авиаполктой же 11-й авиадивизии, потерявший за день 23 СБ и 37 Пе-2. Проблемой советских авиасоединений в первые дни войны были трудности с аэродромным маневром. Выше уже говорилось об истоках этой проблемы в приложении к ПрибОВО — тыловые аэродромы, на которые можно было бы отвести авиацию из-под удара, не успели достроить. Те же проблемы испытывал ЗапОВО.