Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Кстати, на жизнь Довлатова тихий Гор опосредованно оказал нешуточное воздействие. С приемной дочерью писателя – Людмилой Рябушкиной – связал свою судьбу Донат Мечик после ухода из семьи.

Вольф, как помним, отказавшись от чая с печеньем, решил проблему с помощью «дружбы с Олешей». Московский литературный мир был сложнее и перспективнее. Множество издательств, журналов позволяли лавировать, «искать свое и своих» даже молодому автору. Опека со стороны «старшего товарища» ускоряла процесс вхождения в литературу. Ситуация в Ленинграде была принципиально иной. После всех «усушек» и «утрясок» ленинградские писатели остались только с двумя полноценными журналами: «Звездой» и «Невой». При этом «Нева» появилась только в 1955 году. На 1958 год в ЛО СП СССР состояли 314 человек при общей численности членов СП в 4801 человек. Такая концентрация творческих кадров не могла не привести к трудностям на пути к печатному слову даже у профессиональных писателей. Давайте учтем, что небогатыми печатными ресурсами ленинградцы должны были по необходимости делиться с «классиками со стороны». Так, на страницах «Невы» появились вторая часть «Поднятой целины» Шолохова, «Лезвие бритвы» Ефремова. Отличались тиражами и издательства. Напомню, что первая книга Ефимова вышла в 1964 году в ленинградском отделении «Детской литературы» тиражом в 30 000 экземпляров. В московском «материнском» издательстве мы встречаем совсем другие числа. Близкий 1962 год. Сборник Юрия Томина «Атлантида» – 100 000 экземпляров. Неплохо, а бывает еще лучше. «Баранкин, будь человеком!» Валерия Медведева – 150 000 экземпляров. При всей внешне громкой славе Ленинграда, ленинградские писатели находились в положении, не слишком отличающемся от писателей в каком-нибудь крупном областном центре.

Ресурсная ограниченность прямо отражалась на политике, которую проводила верхушка ленинградской писательской организации. Неважно, кто рулил: «условный консерватор» или не менее «условный либерал». Вопросы решались насущные: тиражи, издания, переиздания. Понятно, что тактически «консерваторами» считаться, выглядеть предпочтительнее. Идеологическая выдержанность давала определенные очки. Москвичи могли позволить себе «либеральные игры», имея определенную «подушку безопасности». Тот же Симонов за неполных полтора десятка лет два раза приходил и уходил с должности главного редактора «Нового мира», успев в промежутке побывать главным редактором «Литературной газеты». Уход с писательской должности в Ленинграде означал одно – крах. Переходить было особо некуда, можно было лишь перебраться в столицу.

Известный пример такой «эмиграции» – переезд в Москву Всеволода Кочетова. В 1952 году к нему приходит большой успех после публикации романа «Журбины». Книга о династии потомственных пролетариев получила известность не только внутри страны. «Журбиных» перевели на ряд языков, включая английский, китайский, немецкий, испанский. Писательская удача сопровождалась и административной карьерой. Кочетов в 1953 году получает должность ответственного секретаря правления ленинградского отделения СП. Такое быстрое возвышение нарушило хрупкий баланс в писательском сообществе. В борьбе против «выскочки» объединились представители писательских кланов, до этого не замеченные в дружбе. Соединенными усилиями в конце 1954 года Кочетова забаллотировали, он не прошел по результатам голосования в правление писательского союза. И хотя он потом полгода в 1955 году проработал заместителем главного редактора новообразованной «Невы», всем было понятно, что на этом карьера Кочетова в Ленинграде закончилась. Не помогла тут даже идеологическая выдержанность Кочетова, который, действительно, не просто следовал официальному курсу, но ощущал себя «солдатом партии». При этом ошибочно считать оппонентов Кочетова выразителями либеральных, прогрессивных взглядов. Например, неоднократно он нападал на трижды лауреата сталинской премии Веру Панову, которая прославилась в конце пятидесятых годов высказыванием: «Хватит с нас этой возни с реабилитированными». Особую весомость словам придает тот факт, что к числу посмертно реабилитированных относился ее муж – Борис Вахтин, – отец двух сыновей Пановой. Одного из них – Бориса – и своего мужа Панова всячески отговаривала от участия в кампаниях по защите Бродского, Даниэля и Синявского.

Первый удар по Пановой был нанесен на страницах «Правды». Там в конце мая 1954 года в рубрике «Заметки писателя» появилась статья Кочетова «Какие это времена?», посвященная роману Пановой «Времена года». В начале Кочетов объясняет читателю необходимость ее написания:

Я бы не взялся писать о романе В. Пановой «Времена года», если бы литературная критика хотя бы в какой-то мере определила место этого произведения в советской литературе. Толки о романе В. Пановой самые разнообразные и разноречивые. Одни говорят, что это роман социальнопсихологический, другие считают его бытовым, третьи заявляют: это «сама жизнь», наконец, есть и такие мнения, что «Времена года» – роман о воспитании.

Непростую задачу – разобраться в разноголосице мнений – ставит перед собой Кочетов. Сначала он, демонстрируя объективность, в пяти строчках хвалит автора и его книгу: «Нельзя не присоединиться к тем, кто утверждает, что в романе собран обширный жизненный материал, что изложен он хорошим слогом, что роман читается легко, что в нем поставлены некоторые вопросы жизни». Далее начинается «вместе с тем», ради чего, собственно, и написана статья. Автор упрекает романиста в странной особенности его дарования. Страницы, посвященные «лихим двадцатым» – эпохе нэпа, – написаны «хорошим слогом» и «читаются легко». Но, когда Панова переходит к современности, роман художественно проседает. Есть повод задуматься… Кроме того, следуя порочному принципу объективизма, романист рисует сомнительные безыдейные картинки из жизни:

И не поэтому ли никто по-настоящему не осужден в романе. Коммунист Борташевич застрелился. Ушла от ответственности за антиобщественное воспитание сына коммунистка Дорофея Куприянова. Ушел от ответа молодой мерзавец Геннадий.

Идея о том, что «так тоже бывает», неизбежно приводит к рецидиву мещанской литературы, которая и процветала в двадцатые годы. Кочетов делает закономерный вывод: «С моей точки зрения, этот роман не только не движет нашу литературу вперед – он может толкнуть некоторых писателей на путь мещанской беллетристики, чуждой духу советской литературы».

По воспоминаниям известного критика Андрея Туркова, когда Кочетова упрекали в нанесении удара по тяжело болевшей в то время Пановой, «бестрепетный Всеволод Анисимович заявил: „Мы, дескать, и впредь будем критиковать своих противников, не наводя справок об их здоровье"».