Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Но с домом Адамини связана и другая – более драматичная – довлатовская история. Помимо названных писателей в нем жила семья другого Сталинского лауреата – Бориса Федоровича Чирскова. Довлатов был хорошо знаком с его сыном, Федором, который также пробовал себя в литературе. Меду ними существовала дружба-соперничество, отягченная влюбленностью Чирскова в Асю Пекуровскую. Вспышки в таком случае неизбежны. Об одном таком эпизоде вспоминает Валерий Попов:

Однажды он даже вызвал Сергея на поединок. Сергей, на голову выше Феди, был настроен насмешливо-добродушно, но Федя с ходу ударил его, и папироска в Серегиных зубах разлетелась искрами. Их стали разнимать – и тогда Федя потребовал пойти и продолжить бой у него дома, в квартире на Марсовом поле, где им никто не будет мешать. И там сразу же двумя мощными «теннисными» ударами сбил огромного Довлатова с ног и пошел молотить, и Сереже пришлось бы туго – но друзья прекратили побоище, с трудом оттащив разъяренного Чирскова.

В последней фразе проскальзывает легкое недовольство автора: друзья могли бы оказаться менее расторопными, а Феде явно не хватило точности и акцентированности ударов. Отступив на поле боя, Довлатов не забыл поражения. О том, как он ответил – впереди.

Но центральный эпизод на первый взгляд диковатой связки Кочетов – Довлатов относится к куда более позднему времени. Первая опубликованная книга Довлатова, «Невидимая книга», вышедшая в 1977 году в знаменитом издательстве Ann Arbor, вызвала оживление в литературных кругах. Связано это не столько с оценкой писательского мастерства Довлатова, сколько с тем, что он использовал имена настоящих ленинградских писателей: как признанных, так и находившихся в глубоком литературном подполье. Сам Довлатов позже определил свой прием: «Доброжелательные иронические зарисовки. Нечто вроде дружеских шаржей». Книгу прочитал Дар, который в 1977 году эмигрировал в Израиль. Он не увидел в ней «доброжелательных зарисовок» или «дружеских шаржей». Реакция последовала в своеобразной форме. Снова Довлатов: «Наводнил Ленинград призывами избить меня». Как и в случае с Кочетовым, Вселенная откликнулась на просьбу: «Его призывы неожиданно реализовались. Я был дважды избит в отделении милиции. Правда, за другие грехи». Как бы ни относиться к супругу Веры Пановой, но он явно обладал каким-то особым даром. Вскоре Довлатов также эмигрировал. Между ним и Даром завязывается переписка с целью «объясниться». Дар аргументировал свой клич «бить морду»:

Эта международная кампания была инспирирована вашим панибратским отношением к вашим же несчастным современникам. Я обиделся за Володю Губина, Юру Шигашова, Холоденко, Алексеева и других весьма талантливых, на мой взгляд, писателей, которые в отличие от вас не обладают могучей, исполинской фигурой, атомной энергией, вашей армяно-еврейской жизнеспособностью. Подтрунивать можно над победителями – Львом Толстым, Владимиром Набоковым, Андреем Битовым, Сергеем Довлатовым, но подтрунивать над спившимися, припадочными, несчастными, всеми оплеванными, честными, мужественными ЖЕРТВАМИ литературы, на мой взгляд, непорядочно.

Объяснение достойное и вызывает уважение. Но кроме этого переписка содержит мотив, возвращающий нас к событиям середины пятидесятых. Дар снова говорит о том, что болело когда-то, но так и не отпустило его:

Читающая публика в России знала меня не только как мужа Веры Пановой и отчима Бори Вахтина. Даже Володя Марамзин узнал меня только благодаря книжке моих рассказов лет за десять до того, как подружился с Борей Вахтиным. И в первом издании «Краткой литературной энциклопедии» ничего не сообщается ни о моих женах, ни о моих пасынках.

Ничего не сообщалось о моих родственных связях ни в газете «Известия», разоблачившей меня как космополита, ни в Постановлении Ленинградского обкома партии о моих сказках. Речь повсюду шла только обо мне как о писателе (ненастоящем, в этом они с вами разошлись). А в журнале «Вопросы литературы» вы могли бы прочитать, что Корней Иванович Чуковский в 66-м году называл меня «замечательным писателем», не зная того, что я – отчим Бори Вахтина и муж Веры Пановой. И это я пишу вовсе не для того, чтобы подтвердить его оценку, так как сам не считаю себя «настоящим писателем». Иначе я не назвал бы свою последнюю книжку «Исповедью безответственного ЧИТАТЕЛЯ».

Если Дар возвращается, наряду с темой «битья морды», к непростому вопросу о том, кто кому муж, спустя четверть века после «инцидента», то не трудно представить остроту проблемы горячей осени 1955 года. Безо всякой конспирологии, имея представление об особенностях литературной жизни «колыбели революции», можно предположить, что голосование было кем-то организовано. И Давид Яковлевич имел на то все основания. «Странное сближение» двух разных книг, двух абсолютно непохожих друг на друга писателей. В большей степени игра случая. Но и на краю оговорки судьбы проступает нечто сближающее их. Оба позволили себе уйти от чистой «литературности», оба перенесли на страницы книг свое отношение к коллегам по писательскому цеху. Осуждать/ воспевать товарища Сталина разрешали себе многие. За этим следовали хорошо понятные, иногда приятные и небесполезные в перспективе «отдачи»: «принципиальная позиция коммуниста» или «смелое разоблачение ужасов тоталитарного режима». Клевета на товарищей по писательскому цеху единодушно оценивалась несколько иначе.

После «эмиграции» автора «Молодости с нами» вынужденный антикочетовский союз распался, писатели разбрелись по привычным группам влияния, продолжилась тихая, но упорная борьба за социальные и профессиональные блага. Войти в эту среду – сложная задача со многими переменными, включая административные рычаги воздействия, соответствие «запросам эпохи», элементарное везение. Высокая цена входного билета породила феномен ленинградского самиздата. К середине шестидесятых годов сформировалось поколение молодых писателей, которые «успели» опубликоваться хотя бы в коллективных сборниках, получить «признание» в стенах ЛИТО (литературных объединений). Последние понимались как «кузницы кадров» для молодых авторов. Как правило, они существовали при домах культуры, вузах, ими руководили профессиональные писатели. Через них можно было попробовать «прорваться» на печатные страницы.

Одновременно существовали молодые авторы, которые не рассматривали для себя такую возможность. Они писали, не рассчитывая даже гипотетически на успешное прохождение своих текстов. К ним, например, относился Александр Кондратов. Родившийся в 1937 году – одногодок Ефимова – Кондратов окончил Ленинградскую школу милиции, затем Институт физкультуры и спорта имени Лесгафта. Под псевдонимом Сэм Конрад он пишет стихи и прозу. Его центральная прозаическая вещь – роман «Здравствуй, ад!». Говорящее название не обманывает, роман написан под явным влиянием Генри Миллера, Селина, Оруэлла. Вот отрывок, который можно сравнить с рассказами из «Зоны» Довлатова: