Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

В копилку же официальных публикаций писателя можно добавить три юморески в «Авроре», одну из которых – «Дозвонился» в № 10 за 1975 год – автор самокритично в письме назвал «маленьким говняным рассказиком». Тут, конечно, сразу вспоминаешь сановного Данчковского-Минчковского из «Чемодана» и его аналогичный по содержанию отзыв. Для автора публикация юморесок уже не путь к нормальному писательству, а способ просто заработать несколько десятков рублей.

Кроме «прозы» выходит несколько рецензий. Самая первая – отзыв на сборник Нины Петролли «Первое лето». Рецензия в «Звезде» по времени параллельна «маленькому рассказику» – явный результат планового обхода ленинградских редакций после возвращения из Таллина. Книгу Довлатов оценивает двойственно. К минусам он относит явную подражательность и склонность к шаблонам:

Перечитайте этот абзац: «…Ночь была теплая, ласковая.

И небо распахнулось во всю ширь. Вечное, не зависящее ни от каких людских войн…» Знакомый мотив? Ну, конечно же «Война и мир», раненый Андрей Болконский на поле сражения… Дальше:

«– Эх! Черт возьми! Можно еще жить на этом свете, если есть трава звенящая!..»

Припоминаете? Разумеется, Достоевский, «Братья Карамазовы», Иван, клейкие листочки. И еще:

«Вырастить бы цветок небывалый! Такую красоту, какой еще на земле не было… Разве плохо память по себе оставить? Да еще красотой…» Опять затертая интонация, выщербленная тысячами перьев.

И наконец, банальное до пошлости:

«До чего же интересная штука – жизнь!»

Кажется, что после такого суровый рецензент предложит автору выйти из литературы. В духе Фаины Раневской. Но неожиданно Довлатов обращает внимание на то, что перевешивает и подражательность, и банальность: автобиографичность, «насыщенность памяти» деталями, которые преодолевают литературность многих текстов Петролли. Блокадный Ленинград. Героиня заходит в пустую ленинградскую квартиру:

Пол с выщербленным паркетом. Видно, люди тут жили честные – рубили мебель, а паркет не жгли…

Заканчивается рецензия осторожным оптимизмом в отношении писательского будущего автора:

Как сложится ее дальнейшая писательская судьба? Найдет ли Петролли в сегодняшнем, будничном, такой же добротный и выразительный материал? Читатель ждет ее новых книг. В лучших рассказах Нина Петролли заявила о себе как способный литератор.

Увы, даже эта осторожная оценка оказывается чрезмерной. Нина Петролли умирает в 1978 году, за несколько месяцев до эмиграции Довлатова. Уже написанные или неоконченные вещи – рассказы, повести, роман – так и остались неопубликованными. Наверное, скромная по объему рецензия Довлатова – единственный «развернутый» отклик на ее творчество.

Через полгода «Звезда» напечатала следующую рецензию Довлатова. В № 4 за 1976 год писатель обозревает сборник «Окно» – русских поэтов Эстонии, – выпущенный хорошо ему знакомым издательством «Ээсти раамат». Необязательный текст заканчивается обязательным выводом:

Однако просчеты не заслоняют достоинств сборника. Читая его, убеждаешься: в Эстонии, богатой литературными традициями, крепнут голоса молодых русских поэтов.

Но пока, уйдя из редакции «Костра» – надежда на повторную беременность «сотрудницы Галины» не оправдалась, – Довлатов достаточно быстро находит себе занятие. Он снова уезжает.

Как помним, Ефимов с семьей и друзьями проводил летние месяцы в Псковской области. Туда и направляется писатель, но не отдыхать, а зарабатывать на жизнь. Два сезона он отработал экскурсоводом в Пушкиногорском экскурсионном бюро. Устроился он туда благодаря помощи Андрея Арьева. На полгода он переезжает в деревню Березино. В «Заповеднике» герой по наивности вселяется в полуразрушенный дом:

Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление.

На фоне облаков чернела покосившаяся антенна. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла – заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

В комнате хозяина стоял запах прокисшей еды. Над столом я увидел цветной портрет Мао из «Огонька». Рядом широко улыбался Гагарин. В раковине с черными кругами отбитой эмали плавали макароны. Ходики стояли. Утюг, заменявший гирю, касался пола…

Соседняя комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Две металлические кровати были завалены тряпьем и смердящими овчинами. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа.

Откровенно говоря, я немного растерялся. Сказать бы честно: «Мне это не подходит…» Но очевидно, я все-таки интеллигент. И я произнес нечто лирическое:

– Окна выходят на юг?

– На самый, самый юг, – поддакнул Толик.

Мрачноватое описание жилища героя не соответствует действительности. «Домик Довлатова» уверенно стоит под березами и по сию пору, принимая гостей, приезжающих в Заповедник не только за «пушкинской атмосферой», но и чтобы увидеть легендарные окна, выходящие на юг. «Страшное впечатление» необходимо для законченности образа главного героя, жизнь которого стремительно катится под откос: литературные неудачи, алкоголизм, семейные конфликты с последующей эмиграцией жены и дочери. Отдельно маячат неизбежные неприятности, связанные с литературными публикациями героя на Западе. И здесь Довлатов также «переосмысливает» реальность. Все это было, только не в такой сгущенности событий. Елена Довлатова и дочь Катя эмигрировали в феврале 1978-го.

Отзывы коллег на довлатовские «прогулки с Пушкиным» достаточно противоречивы. С одной стороны, отмечается «живость изложения», артистизм Довлатова. С другой – имелись явные проблемы с «методологией» – несоответствие утвержденной программе, самовольные сокращения времени экскурсии. Делалось это не из диссидентских соображений, а из нормального желания схалтурить. Что касается концептуального отношения Довлатова и его друзей к несколько «прянично-мультипликационной» атмосфере Заповедника, то высказывались предложения дожать, поднять уровень включенности гостей. Галина Доброзракова приводит интересное свидетельство Александра Буковского, одного из старейших экскурсоводов Заповедника.

В ресторане «Лукоморье», где некоторые экскурсоводы собирались после экскурсии, родился такой бредовый проект. Группа идет из Михайловского к «Трем соснам» вдоль Маленца. И вдруг маленькая девочка (эту роль мы отвели Маше, дочери Андрея Арьева) летит к экскурсоводу и кричит: «Тятя! Тятя! Наши сети притащили мертвеца!» И далее: «Врите, врите, бесенята, – заворчал на них отец, – Ох, уж эти мне робята! Будет вам ужо мертвец!» А кто-нибудь в болотных сапогах с жуткой медленностью будет тащить сеть из озера. Увы, дальнейшего развития этот сюжет не получил. Были некоторые «задумки» и с Балдой, и с Русалкой.