Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Таможенники, довольно вежливо пропустив пять-шесть человек и весьма небрежно просмотрев их чемоданы, как звери набросились на Валеру, когда дошла до него очередь. Порнография с него сыпсалась, как рыжие листья под осенним ветром. Из чемоданов, из карманов, из рукавов, из-за пазухи, и конца обыску видно не было. Мне было глубоко его жаль, но я не мог оторваться от гнусного и унизительного этого зрелища.

Выяснив глубину нравственного падения Валерия В., автор переходит к его следующим грехам. Из пристрастия к порнографии как-то неожиданно вытекает провокация в отношении Михаила Хейфеца, которого растленный эротоман якобы сдал. Хейфецу вменялась работа над собранием сочинений Бродского. Да, тем самым – составленным Карамзиным. Как видите, наше повествование обладает всеми признаками романа. Сюжетные линии вроде бы расходятся, но потом неожиданно соединяются в новой точке.

Соловьев продолжает встречаться с кураторами. Цель по сути единственная – благородная – разоблачение Валеры, его низкого морального облика. Но тут в тексте встречается странная нестыковка. Очередной «Борис Павлович» сетует на низкое качество человеческого материала, с которым приходится иметь дело:

– Вы же к нам, Владимир Исаакович, не идете работать по чистоплюйству своему! Разве мы выбираем? Мы канючим, унижаемся! А с Валерой В. нам просто повезло: сама рыбка шла, грех было не взять! Сам просил, чтобы взяли, умолял, все стокгольмскую свою историю замаливал – и по сю пору…

Тогда из сказанного вытекает, что контакт или сотрудничество с органами – результат неудачного провоза порнухи и, соответственно, не было никакой слежки за Владимиром С. и Еленой К. со стороны Валерия В. Роман Соловьева вызвал некоторый эффект на родине. В газете «Ленинградский литератор» появился ответ Валерия Воскобойникова «Открытое письмо писателя Валерия Воскобойникова „Мой ответ майору Соловьеву"». В нем дана новая трактовка событий. Да, был порнографический журнал, который обнаружили у Воскобойникова бдительные таможенники. Но он принадлежал Соловьеву, попросившему Воскобойникова по-дружески помочь пронести через таможню «глоток свободы». После этого Воскобойников вынужденно пошел на контакт со спецслужбами. По мнению автора письма, Соловьев, как раз выполняя поручение органов, организовал провокацию с порножурналом. Спустя годы Михаил Хейфец выпустил книгу «История одного политического преступления», в которой попытался представить свою версию событий. Но она только запутывает, хотя автор неожиданно признает версию Воскобойникова правдоподобной:

Воскобойникову я, признаюсь, поверил. Во-первых, сама по себе постановка мизансцен, действительно, есть истинное увлечение людей из славных органов. Оперативники в принципе рождены для постановок и разыгрывания театральных спектаклей в жизни (в конце концов, кажется, Маркус Вольф, шеф разведки ГДР, высказался, что суть работы разведчика есть влезание кому-то в доверие и как следствие – предательство доверившегося тебе субъекта! Лучше не определишь суть этой профессии – что «разведчика», что «шпиона»). Валерин вариант дал, по крайней мере, внятное объяснение, почему в романе резидент мог обсуждать поведение сексота с другим осведомителем. Если Валеру вербовали с подачи Соловьева, тот изначально «находился в курсе» и таиться от него не имело смысла…

Кто-то кого-то подставляет, потом следует провокация в отношении того, кто подставил. Нужен Юлиан Семенов, чтобы разобраться в хитросплетениях давней истории. Мне кажется, что глубокое и точное понимание ситуации выразил Довлатов. Снова из характеристики Воскобойникова:

Женственная пугливость делала его игрушкой любого злодейского начинания. За каждым новым падением следовало искреннее раскаяние. И в конечном счете – полное безысходное одиночество.

Здесь та художественная правда, которая глубже и точнее любого скрупулезного исторического расследования. Порочность лимитированных благ в том, что человек готов защищать свое «особое положение», смешные по сути привилегии, чередой компромиссов, которые рано или поздно, накапливаясь, приводят к падению.

Поэтому ответ «Всех» на вопрос Довлатова можно считать искренним, продуманным и в какой-то степени метафизическим.

Восемь месяцев работы в «Костре» прошли в иной атмосфере по сравнению с таллинским периодом. Полтора года в «Советской Эстонии» – время ожиданий, которые сбывались на глазах. Публикации, как бы к ним ни относиться, в толстых журналах, сотрудничество в нескольких солидных изданиях, а главное – работа над книгой. В детский журнал на временную работу пришел человек, у которого ничего не получилось. К тому же осенью семью Довлатовых постигло горе – умирает Маргарита Степановна, вслед за которой, не вынеся удара, уходит из жизни ее муж. Последние годы тетка Довлатова сильно болела. Физическое недомогание усугублялось крушением надежд, связанных с единственным сыном, чувством ненужности после ухода на пенсию.

Виктор Конецкий – один из подшефных Довлатовой – в повести «Кляксы на старых промокашках» выразительно описал посещение болеющей Маргариты Степановны:

Последний раз видел ее в больничной палате на двадцать мест в клинике 1-го Медицинского института. После очередного сердечного приступа. Ее туда увезла «неотложка». Я вошел в палату: двадцать железных коек, застеленных серыми армейскими одеялами. На койках лежали женщины, все одного возраста, т. е. без возраста.

Я робко пробормотал:

– Маргарита Степановна, вы тут?

Одна из зековских серых фигур поднялась с койки:

– Вика! Зачем вы пришли в этот гнидник?

– Так получилось.

– Последнее ваше письмо было из Мурманска. Я думала, вы еще далеко. Не смотрите на меня…

– Знаю я все эти «не смотрите на меня».

– Курить принес?

– Да. Чисто американские.

– Тогда иду.

И она пошла ко мне, качаясь и виляя между коек. Серый арестантский халат распахивался на жутких ногах и жуткой груди.

Так мы повидались в последний раз.

Она была уже абсолютно одинока.

Может быть, Конецкий по-писательски пережимает, сгущая краски, но общая мрачноватая атмосфера им передана верно. Не зря Довлатов позднее в письмах не раз говорит о печальной судьбе Маргариты Степановны. Так в письмах к И. Меттеру неоднократно упоминается «бедная Мара», «любимая несчастная тетка».

Маргарита Довлатова и ее муж Аркадий Иосифович умерли в ноябре 1975 года.

Себя и окружающих Довлатов видит иначе по сравнению с благополучным таллинским периодом. Глава о журнале в «Ремесле» называется просто и доходчиво: «Клубок змей». Для всех сотрудников «Костра» находится меткое недоброе слово: