Михаил Хлебников - Союз и Довлатов (подробно и приблизительно) [litres]

Плюнул я и пошел домой холсты марать, неудобно как-то: ко мне домой представители общественности завода приходят посмотреть на творческую личность, выращенную в родной среде, поинтересоваться успехами. Нельзя же людей подводить! Зато теперь с каким сочувствием я отношусь к некоторым пожилым людям: молодым писателям, режиссерам, композиторам!.. Кто знает, может, и этим ребятам тоже какая-нибудь старуха жизнь испортила?

Тут следует лишь сказать, что к Довлатову «старуха» так и не пришла.

Поразительно, что «Сергей Далматов» появляется перед читателями в «Молодом Ленинграде» за 1979 год. Там напечатаны три рассказа «Далматова». В одном из них – «Кране» – снова возникает тема творчества. Молодой композитор никак не может поймать вдохновение. Он бродит по недавно купленной кооперативной квартире. Новизна имеет яркие признаки: не хватает ручек на дверях, которые плохо закрываются. Кроме того, плохо установленный кран время от времени издает различные звуки. К ним-то и прислушивается незадачливый композитор. Написана первая песня:

Редактор даже подпрыгнул, как папуас во время исполнения ритуального танца:

– Гениально! Чувствуется свежая струя… Не хуже, чем у Таривердиева!

По сути, перед нами вариант «Старухи». Юморески не претендуют на что-то особенное. Следы знакомой нам довлатовской стилистики присутствуют, но не определяют собой тексты. Интересно другое. Насколько наплевательски редакторы отнеслись к публикации не сомнительного литератора, а настоящего эмигранта под весьма прозрачным псевдонимом. Вот если бы эта легкость и небрежность проявили себя десятилетием ранее…

Но вскоре ситуация разъяснилась. Привычным, не лучшим для Довлатова образом. Из письма Довлатова Тамаре Зибуновой от 5 мая:

Милая Томушка! Это письмецо сразу же истреби. И сведения не разглашай. Дела обстоят так. Последние три-четыре недели ощущался заметный нажим. Опрашивали знакомых. Тех, кому я должен быть антипатичен. Чтобы охотнее давали показания. Как и в твоем случае. И снова ошиблись. Затем меня поколотили среди бела дня в милиции. Довольно ощутимо. Дали подписать бумагу, что я оказывал «злостное сопротивление». Чего не было и в помине. Я подписал, а то снова начали бить. И вышибли передний зуб. Эта бумага с моей подписью (если они захотят) – 191 статья, до 5 лет. После меня вызвали и отечески спросили: чего не едешь. Я сказал – нет вызова. Да и не решил еще. Они сказали, не надо вызова. Пишите, мол, хочу соединиться в Риме с женой. Я говорю: нас развели в 71 году. Что же я, в СССР восемь лет не соединялся, а теперь вдруг соединюсь в Риме. Они говорят: ваш развод – формальность. А мы не формалисты. В общем, я написал это дурацкое заявление. Знаменитый Боков поставил резолюцию – оформить. Я начал собирать документы.

Стало понятно, что Довлатову предлагают уехать не как опальному писателю, а в качестве частного лица. С одной стороны, это ускоряло отъезд, а с другой свидетельствовало о том, что для власти он не представлял особого интереса. Прежде всего, как писатель. Было решено помочь в принятии окончательного решения. 18 июля Довлатова задержали и оформили на пятнадцать суток. До этого на «Радио Свобода» состоялась читка «Невидимой книги». Радиоголоса и сообщили об аресте Довлатова. Из воспоминаний Людмилы Штерн, которая с семьей к тому времени уже переехала в Америку:

Наш общий друг, ныне покойный Яша Виньковецкий, связался с Андреем Амальриком, и они подняли на ноги и «Голос Америки», и «Би-би-си», и «Свободу». Мы с Витей названивали в Ленинград, поддерживая и обнадеживая Нору Сергеевну. У меня был доступ к таким известным журналистам, как Роберт Кайзер из «Вашингтон пост» и Патриция Блэйк из журнала «Тайм», коих я и задействовала.

Не остался в стороне и Ефимов. Он со своим семейством прибыл в Вену 7 июля. Столица Австрии была перевалочным пунктом на пути в Америку для большинства эмигрантов из СССР. Там его застает известие о заключении Довлатова. С ним созванивается Марамзин и просит найти выходы на австрийскую прессу, чтобы поддержать информационную кампанию в поддержку Довлатова. Кстати, сам Марамзин предугадал возможные последствия для Довлатова после первых публикаций того в неподцензурной прессе. В своем журнале «Эхо» (1978, № 3) он публикует развернутый обзор эмигрантских изданий и их авторов:

Ленинградец Сергей Довлатов мужественно начал печататься на Западе («Континент» № И, «Время и мы» № 14). Если живешь в Ленинграде, это особенно опасно. Ленинградское КГБ старается компенсировать свою бездарность утроенной жестокостью. Писателя Михаила Хейфеца всего лишь за недоказанное намерение опубликовать статью-предисловие к стихам Бродского бросили на четыре года в лагерь строгого режима. Рассказы Довлатова полны юмора – этого особенно не терпит наша власть, как всегда бывает перед концом империй. Однако я понимаю Довлатова. Написанные вещи все равно существуют в мире, ими пропитывается воздух, и они не менее опасны, если даже не напечатаны (тот же Хейфец). Мне было радостно читать здесь эти рассказы, знакомые еще в Ленинграде.

Ефимов включается. Об этом он напомнил в одном из последних писем Довлатову в январе 1989 года:

И по Вене бегал три дня, пытаясь устроить в местные газеты статью про невинно арестованного в Ленинграде Довлатова, поднять на ноги «Эмнисти интернейшенал».

Кроме того, Ефимов пишет о Довлатове статью «Как превращают писателя в уголовника»:

В Союзе писателей он не состоит, хотя у него есть все данные, чтобы считаться профессиональным литератором: талант, успех у читателя, множество написанных за последние 12 лет произведений, признание собратьев по перу, одобрительные отзывы, полученные во многих редакциях и издательствах. Нет только одного – напечатанной и выпущенной в Советском Союзе книги. Один сборник его произведений был подготовлен к печати в 1973 году, но рукопись случайно попала в КГБ, там прочли, остались недовольны.

В конце статьи компетентный прогноз:

К ряду громких литературных дел в Ленинграде (Бродский, Эткинд, Хейфец, Марамзин) теперь, очевидно, прибавится еще одно.

Довлатова выпускают так же неожиданно, как и арестовали – без отбытия полного срока наказания. Полученного тонуса хватило на полное оформление документов на выезд и подготовку к отбытию. Узнав об этом, Ефимов не без раздражения – мрачное пророчество, увы, не сбылось – записывает в дневнике:

Итак, все наши хлопоты, писания статьи, перевод, визит в газету, отыскивание портрета – все пойдет лишь на то, чтобы потешить Сережино тщеславие. Что ж, если выбирать между лагерем и фарсом, то да здравствует фарс.

Вряд ли «Сережа» в те дни переживал по поводу своего портрета в австрийской прессе. Ему и Норе Сергеевне пришлось спешно готовиться к отъезду. Относительно легко решалась проблема, связанная с имуществом. Из предисловия к «Чемодану»: