Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

В целом предложение профессора А. В. Рудакова выглядело вполне рациональным, но военное ведомство еще не было готово к реализации проекта самостоятельного военно-востоковедного учебного заведения на Дальнем Востоке как по причине отсутствия средств, так и в связи с неясностью самой концепции подготовки военно-востоковедных кадров, которая тогда еще только обсуждалась в центральных и региональных органах военного управления. Приамурский генерал-губернатор обещал внимательно изучить вопрос совместно с министром народного просвещения. Между тем в архивных фондах не удалось обнаружить материалов, связанных с рассмотрением этого проекта в военном ведомстве. Неизбежные финансовые затраты, связанные с проектом, и начавшийся в военном ведомстве пересмотр общей постановки изучения офицерами восточных языков оставляли мало надежд на какое-либо дальнейшее развитие проекта, и он был оставлен без движения.

Летние командировки офицеров-слушателей в 1907 г. вернулись к обычной схеме организации. Вместе с офицерами слушателями за границу командировался выпускник 1907 г. капитан К. И. Теренин-Рыбников, посетивший Нингуту для изучения китайского языка и быта китайцев. С тем, чтобы полнее представить картину летних командировок 1907 г., вновь обратимся к записке подполковника Поморцева. «На этот раз, – сообщал Поморцев, – летняя командировка была при благоприятных условиях. Экзамены были кончены. Можно было свободно предаться практическим занятиям. Обаятельный город, я был в Пекине, культурная обстановка – все заставляло думать, что на этот раз командировка будет плодотворна. Если эти предположения не вполне оправдались, то лишь благодаря непредвиденным случайностям: болезни от укуса скорпиона [771], инциденту с китайскими солдатами, неприсылке своевременно жалованья и отчасти удушливому непривычному жару. Но, несмотря на все это, можно с уверенностью сказать, что это была первая командировка, соответствовавшая своему назначению» [772].

Командировка офицеров в Японию летом 1907 г. получила неожиданное осложнение. 14 августа 1907 г. в токийском парке Сиба средь бела дня японским фанатиком Имамурой Сётаро был зарезан Маэда Кёцугу, лектор японского языка в Восточном институте. Накануне японская пресса обвиняла Маэду, ненадолго вернувшегося в Японию по семейным делам, в шпионаже в пользу России, в том, что он якобы состоял личным переводчиком генерала А. Н. Куропаткина во время войны и пр. Убийство «русского шпиона» подняло большую шумиху в прессе и взволновало японское общество, в котором имелось немало людей, открыто восхищавшихся Имамурой Сётаро. Сразу после убийства многие русские стали покидать японскую столицу. Происшествие оказало тяжелое впечатление на весь личный состав Восточного института, особенно на тех студентов и офицеров, которые находились в это время в летней командировке в Японии. Российское посольство отправило руководству Восточного института меморандум, в котором просило усилить меры личной безопасности для преподавателей, студентов и офицеров, командируемых с научной целью в Японию [773]. Программа летних командировок в Японию в 1907 г. была свернута, и практиканты отозваны в Россию.

В скором времени после возвращения из Японии ротмистр А. Н. Титов, поручик Е. А. Федоров и капитан В. И. Кеммриц обратились к конференции института с просьбой перевести их с японско-китайского отделения на китайско-маньчжурское. Просьба была обоснована «особо тяжелой обстановкой в Японии после убийства лектора института З. А. Маэды» [774]. Свернутая программа летней командировки не позволила поручику Маю пополнить знания в японском языке, и он просил конференцию института оставить его на повторный год на III курсе [775].

В августе 1907 г. на офицерское отделение Восточного института были зачислены 22 офицера, из которых штатных – 9 чел., сверхштатных – 13 чел. [776]Особенностью этого набора стало значительное увеличение среди поступивших офицеров из частей, дислоцированных в Европейской России, – 10 чел., в то время как от войск Дальнего Востока было принято 12 чел. Впервые на офицерское отделение института был принят офицер от войск Гвардии – Л.-гв. Кексгольмского полка поручик О. К. Струве. Обращает на себя внимание и тенденция к снижению возраста поступавших [777]. Среди поступивших было немало офицеров в чине поручика и подпоручика (эта категория полностью доминирует в пехотных частях), штабс-капитаны (подъесаулы) представлены двумя артиллерийскими, одним пехотным и одним казачьим офицерами.

Предписанием штаба Приамурского военного округа капитану Корпуса военных топографов А. Н. Картыкову было разрешено слушать лекции в Восточном институте в качестве вольнослушателя [778]. Капитан Картыков состоял в должности начальника съемочного отделения Приамурского ВТО и с 1906 г. принимал участие в масштабных работах 1-й Маньчжурской съемки [779]. Знание китайского и маньчжурского языков было весьма востребовано среди военных топографов, находившихся на работах в Маньчжурии. А. Н. Картыков явился единственным представителем Корпуса военных топографов, обучавшимся в Восточном институте.

Наличие во вновь принятом контингенте значительного числа офицеров из Европейской России, преобладание группы «поручик – подпоручик», наличие офицера Гвардии – все это может косвенно указывать на возросшую после русско-японской войны популярность офицерского отделения Восточного института среди офицеров императорской армии. Более того, образовался значительный конкурс среди офицеров, желавших поступить в Восточный институт. Отбор на предварительных экзаменах в военных округах по-прежнему оставался строгим. К примеру, несколько лет самостоятельно изучавший китайский язык и даже организовавший занятия по этому языку с офицерами 5-й Восточно-Сибирской стрелковой дивизии есаул П. З. Черепахин пытался поступить в Восточный институт в 1907 г., но не прошел по конкурсу [780]. При этом приемная комиссия оставила совершенно без внимания тот факт, что есаул Черепахин был участником войны с Японией, имел боевые награды и находился полтора года в японском плену.

К 1907 г. относится история введения в программу обучения Восточного института тибетского языка. Впервые вопрос о необходимости изучения тибетского языка в качестве самостоятельного предмета с открытием отдельной кафедры был поставлен конференцией института в 1902 г. По представлению директора института А. М. Позднеева министр народного просвещения летом 1902 г. входил в переписку с министром финансов относительно возможности создать в институте кафедру тибетского языка. Министр финансов статс-секретарь С. Ю. Витте в ответе от 6 сентября 1902 г. уведомил, что «изучение тибетского языка, представляющего главным образом лишь научный интерес, едва ли может быть признано настолько значительным в практическом отношении, чтобы для него следовало учреждать особую кафедру при Восточном институте» [781].