Михаил Басханов - История изучения восточных языков в русской императорской армии

Летом 1904 г. А. М. Позднеева на посту директора сменил его брат – Дмитрий Матвеевич Позднеев (1865–1937), выпускник факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета [657]. На период его деятельности пришелся один из самых сложных этапов в жизни Восточного института, связанный с событиями русско-японской войны и первой русской революции 1905–1907 гг. Д. М. Позднеев лично руководил эвакуацией Восточного института в г. Верхнеудинск [658]. В период эвакуации у него произошел конфликт с революционно настроенными студентами. Занятая им позиция сделала невозможным его дальнейшее пребывание в должности. 31 октября 1905 г. он отбыл в командировку в Японию и вскоре подал прошение об отставке. Д. М. Позднеев был классическим представителем петербургской школы востоковедения и отличался строгостью взглядов на учебный процесс. Он сравнивал студентов с членами восточного монашеского ордена и требовал от них полной отдачи в изучении восточных языков – «работать ежедневно с профессором, говорить с туземцем-лектором, писать иероглифы и иностранные тексты, заучивать слова, писать под диктовку и т. д.» [659]. Такая позиция со стороны воспринималась несколько фанатичной и старомодной и нравилась далеко не всем студентам института, особенно в условиях наступавшего политического кризиса и анархии в стране.

После добровольной отставки Д. М. Позднеева непродолжительное время обязанности директора Восточного института исполнял Е. Г. Спальвин. 28 октября 1906 г., по Высочайшему повелению, директором Восточного института был назначен профессор Аполлинарий Васильевич Рудаков (1871–1949). На время его руководства пришелся послевоенный период жизни и деятельности офицерского отделения Восточного института. Во взглядах на офицеров-слушателей профессор А. В. Рудаков был полной противоположностью первому директору института А. М. Позднееву. Он смотрел на офицеров как на обузу и видел в их присутствии в институте элемент правительственного контроля. Кроме того, офицерский состав отделения – высокообразованный и сплоченный духом военной корпорации, среди которого имелись лица с дворянским происхождением – представлял непростой контингент в плане административного управления. Он требовал в отношении к себе известного такта, корректности и дипломатичности. Офицеры задавали более высокие стандарты для всего процесса обучения, по сравнению со студентами они были требовательны к качеству преподавания. Офицерское отделение сильно ограничивало идею автономности Восточного института, с которой А. В. Рудаков не расставался на протяжении всего периода пребывания в должности директора. О непростых отношениях между профессорско-преподавательским составом, студентами и офицерами мы скажем несколько ниже.

Согласно Положению о Восточном институте (п. 5), курс в нем продолжался четыре года и, начиная со второго учебного года, делился на четыре отделения: китайско-маньчжурское, китайско-японское, китайско-корейское и китайско-монгольское. Общими предметами для всех четырех отделений являлись: богословие; китайский, английский, французский (необязательный) языки; общий курс географии и этнографии Китая, Кореи и Японии с кратким обзором их политического устройства и религиозного быта; политическая организация современного Китая и обзор его торгово-промышленной деятельности; новейшая история (XIX в.) Китая, Кореи и Японии в связи с историей отношений России с этими странами; коммерческая география Восточной Азии и история торговли на Дальнем Востоке; политическая экономия; международное право; обзор государственного устройства России и основных европейских держав; основы гражданского и торгового права и судопроизводства; счетоводство; товароведение (п. 6).

К специальным предметам относились: на китайско-японском отделении – японский язык и обзор политического устройства и торгово-промышленной деятельности Японии; на китайско-корейском – корейский язык и обзор политического устройства и торгово-промышленной деятельности Кореи; на китайско-монгольском – монгольский язык, обзор политического и экономического строя Монголии с выяснением значения для него ламаизма и обзор торгово-промышленной деятельности этой страны; на китайско-маньчжурском – маньчжурский язык и обзор политического и экономического строя и торгово-промышленной деятельности Маньчжурии (п. 7).

Оценивая учебную программу в целом, выпускник офицерского отделения института В. Д. Песоцкий (вып. 1911 г.) высказывал следующее мнение: «Пожалуй, будет излишне подчеркивать, насколько широко задумана была программа институтского курса и насколько единственной является она не только для России, но и вообще для учебных заведений даже всего мира. Четыре года, ассигнованные на прохождение программы институтского курса, едва ли могли охватить ее, и пройти сверх нее еще большее уже не представлялось, а потому как дальнейшее усовершенствование в изучаемых предметах, так равно и ознакомление с новыми, отвечающими личным практическим задачам учащихся, возлагалось на энергию, способности и желание каждого, насколько позволяли каждому обстоятельства» [660].

Восточный институт при его основании замышлялся как учебное заведение практического востоковедения с целью готовить «в нем лиц к службе в административных и торгово-промышленных учреждениях Восточно-Азиатской России и прилегающих к ней государств» [661]. Создание нового учебного заведения на далекой восточной окраине происходило с чистого листа, без опоры на какую-либо предварительную базу. Программы изучения восточных языков в институте фактически явились калькой с учебных программ факультета восточных языков Санкт-Петербургского университета, что было не удивительно, поскольку у истоков института стояли питомцы этого факультета. Однако очень скоро выяснилась полная невозможность соединить в рамках единой учебной программы принципы двух совершенно различных между собой школ – академической и практической. Первым следствием этой проблемы стал поиск путей модификации учебной программы под вполне конкретные задачи нового учебного заведения. При этом сразу обнаружились трудности, и их было немало. Первой в этом списке, если не главной, стала проблема с учебными пособиями, которых тогда не было не только во Владивостоке, но и, пожалуй, во всей России. Практическое востоковедение считалось в те годы не более чем модным течением, и подготовка востоковедных кадров шла по старой, глубоко укоренившейся академической традиции.

«Книжный голод» явился серьезной проблемой Восточного института в первые годы его практической деятельности. Из Владивостока, как ни из какого другого места России, было заметно стремительное развитие за рубежом практического востоковедения, нашедшего своих сторонников и адептов в среде новой волны европейских лингвистов, которые увидели в выходящих из самоизоляции «желтых гигантах» – Китае, Японии и Корее – широкие возможности для соединения академической науки и практической деятельности, прежде всего в сфере коммерции. К практическому познанию Востока обратили свой взор ученые, миссионеры, коммивояжеры, из среды которых вышли востоковеды, соединившие интересы науки и бизнеса. К концу XIX в. практическое востоковедение на Западе получило широкое распространение, о чем свидетельствует масса разработанных в то время учебных пособий и словарей, основанных на методике быстрого усвоения живых восточных языков в наиболее доступной форме. Для русских дальневосточных ориенталистов, все еще находившихся под влиянием отечественной академической школы, это был непростой вызов, и им приходилось в ускоренном порядке наверстывать отставание от западных коллег. Об этом свидетельствует масштаб переработки и адаптирования под нужды учебного процесса в Восточном институте учебных пособий и словарей, разработанных представителями западной школы практического востоковедения. Чтобы представить масштабы этой работы, достаточно ознакомиться со списком основных трудов профессоров и преподавателей Восточного института за первые годы его существования.