Коллектив авторов - Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

Показательна реакция на раскрытие «контрреволюционного заговора» в Донбассе в 1928 г. сосланного в Барнаул оппозиционера Л.Л. Сиярто. По его мнению, «орган борьбы с контрреволюцией – ГПУ – не выполнял своих прямых обязанностей, а искал контрреволюцию в рядах лучшей части компартии. В результате усиленных арестов и ссылок коммунистов ГПУ проморгало и проморгает не один такой заговор. В борьбе все средства хороши, такие заговоры только раскрывают глаза рабочим» [943]. Со временем отдельные видные коммунистические оппозиционеры стали высказывать негативное отношение к политике репрессий в целом. Но их взгляды обосновывались исключительно политическими соображениями. Так, в июле 1929 г. И.Н. Смирнов разослал ссыльным оппозиционерам проект заявления в ЦКК, в котором говорилось, что «система репрессий в отношении оппозиции до крайности обострила внутрипартийную борьбу и затруднила изживание разногласий». «В интересах скорейшего укрепления партии» Смирнов считал нужным «сказать руководству, что отмена 58 статьи УК, ссылок и изоляторов является крайне неотложным и крайне важным актом, облегчающим задачу объединения». Е.М. Ярославский назвал текст заявления неудовлетворительным. После переработки проект полностью утратил свой первоначальный смысл [944].

Одна из линий поведения, которой придерживалась часть ссыльных членов политических партий, выражалась в «политическом активизме» – стремлении продолжать в условиях ссылки свою прежнюю политическую деятельность. Политически активные ссыльные старались наладить связи с окружавшими их прочими политссыльными, а также с единомышленниками внутри ссылки и за ее пределами.

В начале 1921 г. в г. Канск Енисейской губернии была сослана большая группа эсеров-максималистов, которые сразу же громко заявили о себе, развив бурную деятельность в масштабах губернии. В сводках губЧК сообщалось об их связях с Иркутском, Новониколаевском и Томском [945]. По утверждению органов ВЧК, ссыльные открыто выступали на собраниях и конференциях, проводили тайные совещания, распространяли листовки и воззвания. В декабре 1921 г. они приняли активное участие в районном съезде учителей и выборах членов волостного правления. Власти в лице Енисейского губкома РКП(б) и губЧК, опасаясь нежелательного влияния ссыльных на местных жителей, арестовали 27 максималистов и выслали некоторых из них за пределы губернии [946]. Они извлекли опыт из этого случая, стараясь в дальнейшем не допускать скопления ссыльных единомышленников в одном населенном пункте.

В первой половине 1920-х гг. в Нарымском крае органы надзора отмечали стремление местных политссыльных наладить контакты со своими единомышленниками как в стране, так и за границей. «Политики» имели письменную связь со всеми концами России и старались отправлять корреспонденцию через доверенных лиц. Однако эта деятельность, как правило, ограничивалась получением новостей и их обсуждением в замкнутом кругу. Сосланные в 1924 г. в разные места страны фигуранты процесса эсеров 1922 г. обменялись короткими посланиями. Эти контакты очень быстро прекратились. В конце 1924 г. контингент ссыльных в Колпашеве оценивался властями как «малоактивный» [947].

Местные партийные функционеры в каждом проявлении недовольства жителей края были склонны усматривать следствие скрытой агитации политссыльных, однако они не могли привести конкретные доказательства этого. Предполагалось, что ссыльные участвовали в составлении резолюции к первой беспартийной конференции, проходившей в феврале 1925 г. в Парабели. Власти также считали, что с увеличением численности ссыльных росла их активность, направленная на «разложение партийных и комсомольских товарищей и срыв советской работы». В начале 1925 г. секретарь Нарымского укома РКП(б) Рябов информировал Томский губком о том, что в Парабели и Колпашеве ведется «эсеро-меньшевистская работа». В Парабели, по его мнению, сформировался центр – «штаб Донского». В письме Рябова отмечалась слабость местных партийных ячеек, которые «не могли противостоять ссыльным в их провокационной деятельности», особенно в Парабельском р-не, где члену ЦК ПСР Донскому «противодействовала» только одна ячейка. В этой связи секретарь укома считал необходимым усилить нарымские волкомы не менее чем тремя сильными партийными работниками. Наличие одного секретаря на весь Нарымский край при имеющейся там ссылке также представлялось ему недостаточным. В случае непринятия должных мер Рябов не исключал перспективы восстания, аналогичного по размаху Западно-Сибирскому мятежу 1921 г. [948]Как показали последующие события, опасения местного руководства оказались явно преувеличенными.

Органы ОГПУ тщательно фиксировали любые контакты Донского со ссыльными и местными жителями. В оперативных донесениях сообщалось о предполагаемом «установлении нелегальных связей», «обмене литературой» между репрессированными. Все выезды врача по вызовам политссыльных, в первую очередь Б.В. Чернова, вызывали у властей большие подозрения. Однако Донской, имевший богатый опыт ссылок и тюрем, вел себя предельно осторожно. В июне 1925 г. начальник Томского губотдела ОГПУ Филатов был вынужден констатировать, что «партийной работы среди ссыльных, а равно и участия в нелегальных организациях со стороны Донского нами не замечено» [949].

Среди всех мероприятий ссыльных в Нарымском крае к политическим акциям с большой натяжкой можно было отнести товарищеские партийные суды, например над заподозренными в сотрудничестве с ОГПУ, на некоторых из которых председательствовал Донской. Большинство собраний ссыльных не выходило за рамки досуга. На них, по сведениям Н.М. Донской, ее муж зачитывал собиравшимся свои воспоминания. Состав приглашенных мог быть достаточно широк. «Эсеры начинают дружить с уголовными ссыльными, обрабатывают их – собираются на нелегальные собрания, куда приглашают уголовных», – отмечал в ноябре 1924 г. в товарищеском письме в Томский губком секретарь Нарымского укома РКП(б) Рябов [950].

В беседах с осведомителями ОГПУ Донской неоднократно подчеркивал свою лояльность режиму. В середине 1925 г. он заявлял о невозможности вести подпольную партийную работу «при современной обстановке». Желая склонить власти к своему скорому освобождению, бывший член ЦК ПСР утверждал, что, даже оказавшись на свободе, испытывал бы затруднения в своей партийной работе, поскольку «старых товарищей на свободе нет, а если и есть кто, то их местонахождение ему не известно», «молодые эсеры идут неправильным путем», а «советская власть укрепилась настолько, что ее падения ждать не приходится». В 1931 г. он заявлял: «За время своего пребывания в ссылке я никакой антисоветской работы не вел, не веду и вести не намерен. С политссылкой связи не имею, большинство ссыльных считает меня советским человеком». Со временем, когда стало очевидно, что Донской направил всю свою энергию не на политическую, а на врачебную деятельность, отношение властей к его персоне стало более спокойным. Хотя информаторы ОГПУ и докладывали, что ссыльный «следит за ходом политических событий и ни в коем случае не остается пассивным», начальник СО Томского ОГПУ Шестаков в мае 1929 г. в характеристике Донского писал: «Если в первые годы пребывания в ссылке Донской очень осторожно проявлял эсеровскую деятельность, то за последние два года таковой никакой политической работы как внутри ссылки, так и, судя по перлюстрации документов, за ее пределами не ведет» [951].