Коллектив авторов - Маргиналы в социуме. Маргиналы как социум. Сибирь (1920–1930-е годы)

9. Поручить Управлению делами СНК СССР и СТО в трехдневный срок представить в СНК проект законодательных изменений, вытекающих из системы мероприятий по ликвидации кулачества» [1016].

Выполнение первого из указанных поручений союзного правительства требовало значительно большего времени (о постановлениях коллегии Наркомзема РСФСР от 1 апреля 1930 г. «О местах поселения кулацких хозяйств, выселяемых из районов сплошной коллективизации» [1017]и СНК РСФСР от 10 апреля 1930 г. «О мероприятиях по упорядочению временного и постоянного расселения высланных кулацких семей» [1018]см. ниже). Пункт 9-й оказался нереализованным вовсе. На своем заседании 21 февраля 1930 г. СНК СССР, рассмотрев вопрос «об изменении действующих законов в связи с ликвидацией кулачества», обязал подготовительную комиссию (ПК) к 26 февраля подготовить проект соответствующего постановления. 1 марта ввиду неготовности вопроса, его рассмотрение было перенесено на десять дней. 16 марта СНК СССР решил поручить ПК переработать подготовленный проект постановления [1019]. Однако постановление СНК СССР так и не появилось, чему было несколько причин. События в деревне разворачивались столь стремительно и нарушений уже действовавшего законодательства при массовом «раскулачивании» было так много, что надзорные органы (прежде всего прокуратура) не успевали реагировать в соответствии с «колебаниями» партийных органов. Обстановка «чрезвычайщины», охватившая страну, не способствовала «совершенствованию» советского законодательства, последнее оказывалось излишним. Наступало время действия внеправовых решений – директив партийных органов, приказов ОГПУ, циркуляров наркоматов и т. д.

Оказалась нерешаемой на правовом уровне центральная проблема, связанная с определением статуса репрессированного крестьянства. Не требовали правовых корректив положения, касавшиеся тех, кто лишался свободы (лагеря, тюрьмы), приговаривался к высшей мере наказания (ВМН) или к ссылке. Данные репрессии носили индивидуальный характер и проводились преимущественно во внесудебном порядке органами ОГПУ. Часть репрессий шла по линии судебных органов, действовавших в рамках тех или иных статей УК РСФСР. Ряд статей УК, в т. ч. ст. 61, предусматривал конфискацию имущества крестьянских хозяйств и их высылку за пределы мест проживания, но в этих случаях существовал жестко установленный уголовно-процессуальный регламент, и даже упрощенная процедура репрессий длилась неделями, месяцами, существовал механизм обжалования судебных решений и т. д.

Между тем массовая депортация крестьянских хозяйств не была прописана в карательном законодательстве. Во-первых, она проводилась не судебными, а административными, советскими органами, следовательно, подпадала под определение административной высылки и ссылки. Однако по действовавшему законодательству данный вид репрессии носил индивидуальный, а не семейный характер. Во-вторых, адмвысылка и ссылка имели фиксированные сроки применения – не более пяти лет. Их продление допускалось, но не более чем на год и по специальному решению. Крестьянская же ссылка оказывалась бессрочной. В-третьих, административная ссылка не предусматривала обязательного привлечения ссыльного к труду, последний сам выбирал род занятий и место работы. Депортированному крестьянству труд вменялся в обязанность, а место и род занятий определялись репрессивными и хозяйственными органами. Таким образом, депортация крестьянства являлась экстраординарной ссылкой, носившей бессрочный, семейный характер в соединении с принудительным трудом. В дореволюционной карательной практике нечто подобное представляли собой высылка по приговорам сельских сходов, ссылка на поселение в Сибирь, но речь не шла о массовых масштабах, сопоставимых с теми, что предпринял сталинский режим в отношении единоличного крестьянства. Взятые в совокупности карательные действия властей ввиду своей необычности так и не вписались в карательное законодательство, а потому высылка и положение репрессированных крестьян и их семей на поселении регулировались не общим законодательством, а подзаконными, нормативными актами. Правовая неопределенность положения «кулаков» «2-й и 3-й категорий», возникшая сначала из-за хаоса «чрезвычайщины», создала в конечном итоге удобный для власти законодательный вакуум, позволявший ей менять свои действия в зависимости от динамично менявшихся обстоятельств.

В законодательно-нормативных документах первых месяцев «раскулачивания» фигурировали такие весьма неопределенно сформулированные директивными и карательными органами определения, как «кулаки 1-й, 2-й, 3-й категории». Для процедурного упорядочения упоминаний различных категорий «кулаков» для 2-й категории применялся термин «высланные» («выселенные»), а для 3-й – «расселенные» хозяйства. Неопределенность граней между «категориями» порождала хаос и произвол местных органов при определении категории крестьянских хозяйств («2-й категории» – высылка в отдаленные местности», «3-й категории» – расселение в специальных местах, но в пределах своего района проживания) [1020].

Столь же характерное нарушение «классовых» подходов власть допускала в директивных документах при попытках определить группы крестьян, подлежавших и не подлежавших высылке. В одних случаях ретроспективный подход действовал против крестьянина (в представлениях органов власти зажиточный до революции хозяин и после 1917 г., даже разоренный и обедневший, оставался «кулаком»), в других – прежние заслуги перед режимом (партизан, красноармеец) служили защитой от высылки явно зажиточного хозяина и его семьи. Отражением политико-правовых коллизий, зафиксированных в документах эпохи, являются судьбы семей, члены которых служили в Красной армии красноармейцами и командирами [1021]. По меркам того времени такой группы «кулаков» формально не должно было быть, поскольку на действительную воинскую службу в РККА дети «кулаков-лишенцев» не призывались. За этим следили государственные органы. Если же главы крестьянских семей попадали в разряд «лишенцев» во время службы сыновей в РККА, то последние подлежали безусловной «чистке». То, что в ходе высылки «всплыла» данная категория «кулаков», свидетельствовало не столько о массовом нарушении принципов «фильтрации» при призыве и службе в армии, сколько о беспринципности властей всех уровней в определении категорий «кулаков».

Коллизия сложилась и вокруг семей бывших партизан, красногвардейцев и красноармейцев, которые по ряду формально значимых признаков были отнесены к категории «кулаков». В тексте постановления Политбюро от 30 января 1930 г. упоминание об этих «социально-близких» советскому режиму лицах отсутствовало. Только через три недели данный вопрос оказался в повестке дня заседания Политбюро. 25 февраля 1930 г. высшим партийным органом по предложению наркома обороны К.Е. Ворошилова в документ было внесено следующее дополнение: «…также не подлежат выселению и конфискации имущества бывшие красные партизаны и действительные участники гражданской войны (участвовавшие в боях, имеющие ранение или какие-либо другие заслуги)» [1022]. Указывалось и на необходимость индивидуального рассмотрения местными органами судеб этих людей, исходя из нынешнего их поведения. «По отношению к ним, – говорилось в постановлении, – указанные меры принимаются только тогда, когда они превратились в кулаков, ведущих активную борьбу с коллективизацией или участвующих в контрреволюционных группировках» [1023]. В данном случае постановление Политбюро фиксировало уже сложившуюся практику внесения дифференцированного подхода к группам, попадавшим под «раскулачивание». Так, в постановлении Сибкрайисполкома от 12 февраля 1930 г., в основу которого легли партийно-государственные директивы Центра, учитывалась местная специфика (в Сибири была велика концентрация бывших партизан) – рекомендовалось конфисковать имущество бывших руководителей партизанского движения только по вынесению специального постановления того или иного окрисполкома [1024]. Однако нетрудно представить, насколько часто в ходе проведения в деревне массовой карательной операции, достигшей своего пика во второй половине февраля, местным органам среднего уровня приходилось рассматривать такие «отдельные случаи» [1025].