Ирина Левинская - Элиас (Илья) Бикерман. Петербургский пролог / Elias Bickerman. Petersburg Prologue

Начало Первой мировой войны Бикерман застал гимназистом. Как вспоминает его брат, «мы вернулись в школу, как обычно, в сентябре, и война почти не повлияла на нашу жизнь. Все были настроены в высшей степени патриотично и ненавидели немецких поджигателей войны» 153. Лето 1915 г. семья провела в Сиверской. Поездка на Черное море в военное время казалась опасной и слишком дорогой. Отец было подумывал отправить семейство на берег Финского залива, но во время войны евреям было запрещено жить на побережье. Но никакие антиеврейские меры, «правительственные глупости», как их назовет в своих мемуарах Яков Бикерман, не могли поколебать патриотического настрoя семьи 154.

В 1915 г. Илья окончил гимназию, в отличие от младшего брата, без золотой медали 155, но с достаточно хорошими оценками 156. Он решил поступать на историко-филологический факультет Петроградского университета – выбор для еврея не характерный, поскольку был тупиковым с точки зрения карьеры: возможность занимать государственные должности для евреев была существенно затруднена, а преподаватели средних и высших государственных учебных заведений были государственными служащими 157. Университетские должности имели четко определенные соответствия с Табелью о рангах. Так, ректор университета приравнивался к действительному статскому советнику (IV класс), декан и ординарный профессор – к статскому советнику (V класс), экстраординарный профессор – к коллежскому советнику (VI класс) и т. д. 158Студенты-евреи иронично называли историко-филологический и физико-математический факультеты, выпускники которых не имели никаких перспектив получить работу по специальности в средней или высшей школе, бесхлебными 159.

Справедливости ради следует сказать, что историко-филологический факультет был неприемлем и для некоторых русских абитуриентов. Как отметил А. Е. Иванов, их отпугивала «перспектива своей профессиональной незащищенности по получении университетского диплома» 160. В. В. Вересаев в своих «Воспоминаниях» сформулировал это опасение с исчерпывающей точностью: «Я давно уже решил по окончании курса (Вересаев сначала окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. – И . Л .) поступить на медицинский факультет… С филологического факультета кем я мог выйти? Учителем… ну, профессором. Признает тебя начальство неблагонадежным, – и все твои знания некуда будет применить, и ты будешь выброшен из жизни. А работа врача нужна везде и всегда, независимо от того, как к тебе относится начальство» 161.

В соответствии с законом евреи имели право получать научные степени, а следовательно, и определенные привилегии в виде чинопроизводства в соответствии с Табелью о рангах. В Положении от 9 декабря 1804 г. «Об устройстве евреев», принятом при Александре I, пункт 5 гласил: «Те из евреев, кои способностями своими достигнут в университетах известных степеней отличия в медицине, хирургии, физике, математике и других знаниях, будут в оных признаваемы и производимы в университетские степени наравне с прочими российскими подданными». Однако, как видно из пункта 43 Положения, это отнюдь не означало, что все евреи получили равные с их христианскими коллегами права: «Евреи, отличившиеся знаниями или важными Государству заслугами, будут соразмерно тому отличаемы и награждаемы». Более того, отсутствие в пункте 5 Положения 1804 г. полного списка дисциплин, по которым евреи могли получать степени, давало возможность для отказа в получении степеней по неупомянутым в списке дисциплинам 162. Точки над i были поставлены в 1819 г., когда по решению министра духовных дел и народного просвещения А. Н. Голицына студенты иудейского вероисповедания по получении диплома не исключались из подушно-податного состояния и, следовательно, не могли получать ученые степени, поскольку на них могли претендовать только лица, из этого состояния исключенные 163.

Второе положение «Об устройстве евреев» было принято 13 апреля 1835 г. В соответствии с ним евреи получили право на получение ученых степеней на тех же основаниях, что и остальные российские подданные, но не имели права на чинопроизводство. Исключение составляли те, кто получил докторскую степень «по засвидетельствованию Министра Народного Просвещения об отличных способностях их, но не иначе, как с Высочайшего разрешения» 164. С 1 февраля 1840 г. и евреи, окончившие университеты, и те, кто получал степени, были исключены из подушного оклада. В особо привилегированное положение были поставлены выпускники медицинских факультетов 165.

Положение 13 апреля 1835 г. было отменено 27 ноября 1861 г. Новые правила были более либеральными: «Евреи, имеющие дипломы на ученые степени доктора медицины и хирургии или доктора медицины, а равно дипломы на ученые степени доктора, магистра или кандидата по другим Факультетам Университета, допускаются в службу по всем ведомствам без ограничения места пребывания их чертою, для постоянной оседлости Евреев определенною; им разрешается также постоянное пребывание во всех губерниях и областях Империи для занятия торговлею и промышленностью» 166. Формально эти правила действовали вплоть до падения Российской империи. Теоретически евреи, имеющие научные степени, могли поступить на государственную службу, в том числе в университеты, однако на практике это не выполнялось 167: в России, как известно, суровость законов умерялась необязательностью их исполнения, но и мягкими законами также можно было пренебречь.

Обсуждая антисемитизм, существовавший в немецкой академической среде, куда попал Бикерман после эмиграции из России, Баумгартен ставит на одну доску российские и немецкие университеты: «Антисемитизм в академической среде создал невозможно парадоксальную ситуацию для евреев: с одной стороны, житейская мудрость подсказывала, что для еврея было слишком опасным излишне акцентировать свое еврейство, и евреи избегали еврейскую тематику, а с другой, антисемиты считали, что евреи должны заниматься исключительно еврейскими предметами, что они не были достаточно “чистыми” или достаточно “интеллектуальными”, чтобы овладеть классическими предметами. В результате академического антисемитизма многие евреи в России и Германии или отказывались от своего еврейства, чтобы заниматься классикой, или предпочитали работать исключительно в области иудаики. Бикерман не хотел быть ограниченным этой разновидностью академического антисемитизма» 168. Далее, впрочем, Баумгартен отмечает, что карьера филолога-классика в дореволюционной России для некрестившегося еврея была невозможна, а во Франции и Германии – серьезно затруднена. Это справедливо: с точки зрения вхождения евреев в академический мир ситуации в России и Германии были различны. На с. 99−108 в главе «Евреи в академическом мире в Веймарский период» Баумгартен подробно разбирает положение евреев в немецких университетах. Он ссылается на статью А. Павличек, в которой она, изучив архивы Прусского министерства образования, пришла к выводу о том, что положение как тех евреев, которые сохранили верность иудаизму, так и выкрестов в имперский и Веймарский периоды было существенно лучше, чем это принято считать. На всех факультетах в Берлине между 1871 и 1933 гг. получили назначение 1932 преподавателя. И них 458 (24 %) были евреями, причем 267 (около 60 %) открыто исповедовали иудаизм или, во всяком случае, называли себя евреями. Но при этом нельзя сказать, что антисемитизма в германском академическом мире не было. Известны случаи, когда при назначении на профессорскую должность еврейская национальность кандидата служила препятствием, особенно в тех областях, которые считались важными для формирования германской идентичности: философия, классическая филология, немецкая литература, история современного искусства и средневековая история. Противники апеллировали к христианству: Германия была и есть христианское государство, в котором евреи представляют терпимое (в лучшем случае) меньшинство. Христианские идеи составляют в нем основу немецкой науки, и если немцы рассчитывают оставаться христианами, то евреи в качестве учителей в немецком государстве неприемлемы. Но это мнение, хотя бы и высказанное достаточно влиятельными и известными учеными, не меняло общую картину: евреи могли преподавать и занимать профессорские должности в германских университетах, хотя для них это было сложнее, чем для их немецких коллег. Нет нужды говорить, что российские евреи о таком могли только мечтать.