Джон Эллиот - Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

В этой личной внутренней религиозности мистики находили прибежище от хаоса и смятения жизни. Однако другие люди предпочитали прямое противостояние с религиозными и интеллектуальными проблемами эпохи. Самой злободневной из этих проблем в мире Контрреформации были взаимоотношения религии с гуманистической культурой Ренессанса. В некоторых областях, например в политической мысли, вызов был очевиден. Испания конца XVI века породила целую плеяду таких писателей, как Ариас Монтано и Хесус Педро де Рибаденейра, которые старались опровергнуть учение язычника Макиавелли, подтверждая схоластическую доктрину, что всякая власть идет от Бога и ее проявление должно подчиняться диктату естественного права, заложенного в человеческих сердцах. Однако в других сферах этот вызов принимал более изощренные формы, и отвечать на него было не так просто, хотя, в конечном счете, ответ оказался более удовлетворительным, чем тот, что давали теоретики в сфере политики. Корни ренессансного гуманизма лежали в неоплатонизме, так сильно привлекавшем более ранних испанских авторов XVI века. Особенно явно это проявлялось в моде на пасторальные романы с их идеализированным образом земного рая, который так трудно было примирить с христианской доктриной грехопадения человека. Это фундаментальное несоответствие означало, что рано или поздно возникнет реакция, направленная и против идеализма культуры Ренессанса, и против ее антропоцентричности. Как показала кампания против сторонников Эразма, в Кастилии было достаточно много консерваторов, готовых отвергнуть всю ренессансную традицию в целом. Но им противостоял целый ряд других людей, таких как Луис де Леон и Алонсо Гудиель, желавших по возможности сохранить идеалы Ренессанса и использовать их, чтобы вдохнуть новую жизнь в римский католицизм эпохи, наступившей после Тридентского собора.

Работа по соединению идеалов Ренессанса и Конрреформации была проделана в последние десятилетия XVI века. В философии она началась с возрождения и обновления схоластической школы университета Саламанки. В литературе она приняла форму постепенного перехода от идеализма к реализму, думающему о мире, извращенном человеческой греховностью, искупить которую можно только добрыми делами и абсолютной верой в спасительную милость Господа. Если знаменитый плутовской роман Lazarillo de Tormes («Ласарильо с Тормеса». – Пер. ), изданный в 1554 году, уже был реалистичен по духу, то Матео Алеману в его романе 1599 года Guzman de Alfarache («Гусман де Альфараче». – Пер. ) оставалось лишь превратить воспоминания плута в язвительно реалистичную автобиографию обращенного грешника – в книгу, наполненную всепоглощающим ощущением греха. В этих шедеврах испанской литературы конца XVI – начала XVII века проявилось не только новое осознание присущей человеку греховности, но и новый интерес к человеческой психологии, вероятно кое-что позаимствовавший у движения мистиков предшествующих десятилетий. Но для полного перехода к суровому реализму конца XVI века требовался еще один элемент. Это способность показать моральные и материальные проблемы конкретного человека на фоне его социального окружения. И именно неудачи, выпавшие на долю Испании в последние десять – пятнадцать лет века, позволили каким-то образом вдруг сфокусировать картину и дали испанским авторам их четкое видение невыразимой сложности бытия, когда они с непониманием и разочарованием наблюдали трагедию, постигшую нацию, оставленную своим Господом.

Нет сомнения, что международный религиозный конфликт резко обострил религиозную и интеллектуальную восприимчивость испанцев, поставив их перед лицом вызовов, которые они часто и победоносно принимали. Но думается, что за это они платили высокую цену, поскольку отдельные ученые подвергались преследованиям, а на выражение новых идей были наложены новые ограничения. В атмосфере Испании конца XVI века витало нечто удушающее, поскольку религиозная жизнь страны стала слишком интенсивной, и способов ускользнуть от нее было слишком мало. Наверно, естественно, что в крепости, так хорошо защищенной от внешнего мира, изобиловали вражда и соперничество. Годами длились раздоры между различными религиозными орденами, а внутри самих орденов шла борьба за власть между консерваторами и прогрессистами. Особым нападкам со стороны белого духовенства и других орденов – в частности, доминиканцев – подвергались иезуиты, которых подозревали в том, что у них нашли прибежище идеи alumbrados и другие еретические тенденции. Сам Филипп II под влиянием Мельчора Кано и Ариаса Монтано испытывал к ним сильное недоверие и несколько раз пытался удержать Папскую курию от предоставления привилегий ордену, который уже практически не поддавался контролю со стороны инквизиции и короны. По мере того как иезуиты, не смущаясь холодностью короля, успешно укрепляли свои позиции, градус религиозно противостояния становился все выше и выше. Он достиг предела в 1588 году после публикации в Лиссабоне книги испанского иезуита Луиса Молина, которая положила начало яростному спору между иезуитами и доминиканцами по проблеме благодати и свободной воли.

Внутри орденов тоже наблюдались ожесточенные конфликты. Соперничество среди августинцев сыграло свою роль в аресте инквизицией Луиса де Леон; реформа кармелиток, начатая святой Терезой, была остановлена в 1580 году из-за недовольства внутри ордена, руководимого консерватором Николасом Дориа. В действительности эти распри, которые усугубляла личная вражда, являлись отражением продолжающейся борьбы между сторонниками ренессанса и его противниками, между теми, кто принимал определенные элементы гуманистической традиции, и теми, кто их отрицал.

В этой борьбе было растрачено огромное количество энергии. И если последующие поколения оказались пропитаны духом пораженчества, то, возможно, причина в том, что напряжение, вызванное этим конфликтом, в конечном счете оказалось слишком большим. Испания середины XVI века не только боролась с маврами и протестантами, но и пыталась разрешить внутренние противоречия, порожденные присутствием конверос и мавров. Одновременно с этим перед ней встала сложнейшая задача определиться в своих отношениях с Европой, которая в равной степени привлекала и отталкивала ее. При таких обстоятельствах неудивительно, что она дрогнула. В какой-то момент казалось, что решение просто и враг понятен. Пока Валдес и Кано вели крестовый поход у себя дома, насаждая испанское христианство вместо христианства Эразма, герцог Альба вел крестовый поход, стремясь сделать то же самое в мятежных Нидерландах. Но крестовый поход по самой своей природе имеет тенденцию все упрощать и иногда порождает больше проблем, чем решает. Пока эти крестоносцы верили в свою миссию, испанская религиозная жизнь бурлила с особенной силой. Но воинствующую веру невозможно постоянно поддерживать в состоянии горения, и уже к 1570-м годам начало приходить понимание, что вместе с ересью в этом огне погибло что-то неоценимо ценное.