Джон Эллиот - Испанская империя. Мировое господство династии Габсбургов. 1500–1700 гг.

Исход из деревни постепенно превратил Кастилию в страну опустевших деревень с трагическими последствиями для земледелия. Для всего средиземноморского региона вторая половина XVI века стала периодом, когда местное производство продуктов питания все меньше и меньше удовлетворяло потребности по-прежнему растущего населения. Кастилия с ее сокращающимся сельским населением не была исключением, и примерно с 1570 года она начала сильно зависеть от поставок зерна из Северной и Восточной Европы. Как следствие, с 1570 года цены на зерно в Кастилии росли, поля были заброшены, и страна оказалась еще теснее привязанной к Северной Европе, откуда она уже импортировала промышленные товары, поскольку ее собственное производство не могло обеспечить конкурентных цен. В то время как кортесы Кастилии постоянно причитали об упадке сельского хозяйства, для предотвращения этого упадка ничего не делалось. Радикальные реформы, действительно необходимые на тот момент, можно было осуществить только совместными усилиями и кардинальной переоценкой национальных приоритетов, которая казалось немыслимой.

По общему признанию, физические и географические препятствия на пути экономического роста Кастилии являлись чрезвычайно труднопреодолимыми. Бедные почвы, неблагоприятный климат, отчаянно сложные внутренние коммуникации – все это означало, что такие усовершенствования, как системы орошения или крупные инженерные проекты, требовали и совместных усилий, и значительных денежных вложений. Например, город Толедо с его процветающим шелковым производством остался процветающим, несмотря на переезд двора Филиппа II в Мадрид в 1561 году, но дальнейшая экономическая экспансия зависела от его способности улучшить свои связи с внешним миром. Лучше всего это было бы делать вплавь по реке Тахо в Лиссабон, что представляло собой сложное, дорогое, но отнюдь не невозможное предприятие. С одобрения короля в 1580 годах работа началась и в соответствии с планом итальянского инженера должна была завершиться в 1587 году. Но на следующий год инженер умер, а в некоторых частях реки инженерные работы оказались недостаточными, и, в конце концов, в последние годы столетия судоходство по реке Тахо было остановлено.

Прекращение судоходства по Тахо является ярким локальным примером общенационального провала. Сложность природных препятствий на реке действительно делала это начинание гораздо более трудоемким, чем ожидалось первоначально, но в конечном счете причиной неудачи стал не инженерный просчет, а человеческий фактор. Проекту противились мельники, обосновавшиеся по берегам реки; ему мешали пошлины и сборы, которыми облагались перевозки. Но самой главной причиной неудачи, по-видимому, стало постоянное сопротивление Севильи, которая видела в навигации по Тахо серьезную угрозу собственной торговле как с Толедо, так и с Лиссабоном. К сожалению, это была типичная реакция на любой крупный проект по экономическому усовершенствованию страны. Так в Каталонии планы по орошению ургельской равнины саботировали купцы, чье благосостояние зависело от импорта зерна из Сицилии. В самой Севилье так и не построили чрезвычайно нужный мост через Гвадалкивир и не смогли предотвратить становившуюся все более серьезной проблему заиливания реки, что в конце концов погубило коммерческое процветание города. Причины были похожи на те, которые не позволили завершить проект организации судоходства по Тахо: нежелание вкладывать деньги в общественные работы, личные и муниципальные противоречия и, наконец, пагубная инерция, убивающая и желание, и способность действовать.

Несмотря на то что отдельные испанцы демонстрировали интерес и способности к определенным сферам научных исследований и Филипп III даже приглашал в Испанию Галилея, иностранные путешественники считали ее отсталой страной, не интересовавшейся вопросами науки и технологий. Уже к концу XVI века многими испанцами овладел фатализм, наиболее ярко проявившийся в известном заявлении группы теологов времен Филиппа IV. Когда их призвали для обсуждения проекта строительства канала, соединяющего реки Мансанарес и Тахо, они ответили, что, если бы Бог хотел, чтобы реки были судоходными, он бы сделал их таковыми. Таким образом, на пути экономического прогресса стояли, прежде всего, не какие-то технологические трудности, а настроения умов. И даже если эти настроения не были всеобщими, реальная власть в стране находилась в руках тех немногих, которые решением одного-двух человек могли успешно препятствовать реализации проектов, способных улучшить жизнь многих. Это было особенно справедливо в сфере сельскохозяйственного развития. В Кастилии большая часть земель принадлежала либо магнатам, либо церкви, получившей их на основании мортмейна. За пределами Андалусии, где потребности американского рынка еще давали кое-какие стимулы для развития, эти крупные землевладельцы, очевидно, не выказывали никакой заинтересованности в ирригационных проектах или более эффективном использовании земли. А землевладельцы из городских буржуа, получившие земли от крестьян за долги, либо тоже не интересовались нововведениями, либо не имели достаточно денег, чтобы реализовать их самостоятельно. В результате сельское хозяйство не развивалось и экономика стагнировала.

Возвращение к миру в конце столетия, вероятно, могло дать возможности для восстановления экономики при условии сокращения военного бюджета. Но даже при наличии воли к проведению реформ – что весьма проблематично – перспективы их успешного проведения оказались сведены к нулю из-за внезапной катастрофы. В последние годы века резко упали урожаи. Цена одной fangea (1,6 бушеля) андалусского зерна выросла с 430 maravedis в 1595 году до 1041 в 1598-м, а вслед за засухой пришла чума. Впервые эпидемия дала о себе знать на севере Испании в 1596 году. Оттуда она неуклонно двигалась к югу, разоряя на своем пути густонаселенные города Кастилии. Великая чума 1599–1600 годов одним ударом уничтожила большую часть прироста населения, достигнутого в XVI веке, и открыла новую эру в демографической истории Кастилии – эру стагнации и, возможно, даже демографического спада.

Экономические последствия чумы можно увидеть в кризисе рабочей силы, с которого начался новый век, и проследить в 30-процентном росте оплаты труда, произошедшем за три года после нее. Чиновник вальядолидской канцелярии Гонсало де Сельориго, опубликовавший в мрачном чумном 1600 году блестящий трактат по проблемам испанской экономики, с точностью предсказал эти последствия: «В дальнейшем мы можем ожидать только того, что все, требующее труда и усердия человека, будет стоить очень дорого… из-за нехватки людей для обработки земли и других видов деятельности, в которых нуждается королевство». По оценкам Гонсало де Сельориго, острая нехватка рабочих рук и вытекающий из нее рост оплаты труда стали непоправимой катастрофой для кастильской экономики. Они уничтожили возможность использовать мирные годы для развития кастильского производства и достичь такого уровня, который позволил бы кастильским товарам конкурировать с зарубежными на внутреннем и американском рынках.