Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Великий князь успел забыть о диверсии, про которую говорил союзникам, но у англичан эта мысль запала в голову. Может быть, сам факт нашей блестящей победы над превосходными силами турок навел их на мысль, что то, на что нельзя рассчитывать с другими, можно достигнуть с такими противниками. Как бы то ни было, англичане загорелись желанием предпринять форсирование проливов. Они предложили французам послать также свои суда, на что последние согласились, по-видимому, без всякого энтузиазма и только для того, чтобы не отделяться от союзников.

Первые действия союзного флота произвели сильное впечатление на Балканах и, казалось, предвещали быстрый и блестящий успех. В начале марта через Ниш проехал наш морской офицер Смирнов, который в Салониках должен был сесть на военное судно и отправиться к Дарданеллам, дабы служить для связи с нашим Черноморским флотом, пользуясь, разумеется, обходным телеграфным путем. Вскоре он проехал обратно и утверждал, что форсирование проливов есть вопрос нескольких недель. С нашей стороны в действиях против проливов участвовал только крейсер «Аскольд», которому удалось отличиться.

В это же приблизительно время я получил от Сазонова телеграмму, в коей говорилось, что взятие Константинополя считается близким делом и что в этом случае я предназначен быть верховным комиссаром, со стороны России, вместе с такими же французскими и английскими комиссарами.

С самого начала Дарданелльской экспедиции я, разумеется, с непрекращающимся волнением следил за ее развитием. Меня очень удивляло это предприятие, я не мог понять, как оно может считаться осуществимым; однако трудно было оставаться скептиком в присутствии общего доверия к близкому торжеству союзного флота. Я был тем более обрадован частным письмом Сазонова, незадолго до того сообщавшим мне, что союзники согласились на завладение Россией Константинополем и проливами на известных условиях.

Получив телеграмму, я тотчас ответил выражением благодарности, что меня приобщают к такому делу, и готовности отдать за него свои силы.

Неделю спустя я получил по почте целый пакет с обменом телеграмм, заявлений и нот, относящихся к этому делу, а также с бумагой, в коей говорилось, что штат моих будущих сотрудников уже намечен и что мне нужно быть готовым к выезду через Салоники в ту минуту, когда обстоятельства того потребуют.

Когда я прочел присланные мне документы, мое радостное настроение значительно поубавилось. Согласие союзников на завладение нами Константинополем и проливами было, конечно, блестящим дипломатическим успехом, но союзники дали почувствовать цену своей уступки.

Для меня несомненно, что в этом деле громадным фактором было существование Государственной думы. Единодушно выраженное нашими депутатами убеждение в необходимости приобретения для нас проливов было неоспоримым аргументом в руках нашей дипломатии. В свою очередь, союзники поняли, что нам невозможно в этом отказать, не рискуя обесцветить смысл всей войны в глазах громадного большинства мыслящей России. Англичанам это открытие было неприятно, но они приняли его с тем здравым смыслом и порядочностью, которая их отличает, и заявили нам, что готовы признать за нами соответствующие права. К сожалению, французы долго мешкали с таким же заявлением и сделали его, лишь когда увидели, что после согласия англичан приличие не дозволяет дальнейшего молчания. Однако они обставили свое согласие целым рядом условий и оговорок.

Константинополь должен был перейти в окончательное владение России лишь после окончания войны и когда союзники получат каждый то, на что он рассчитывает. До окончания войны управление Константинополем должно осуществляться втроем. Кроме того, французы тщательно ограждали все свои права и интересы финансовые, экономические и культурные в Константинополе. Им же принадлежал проект временного управления турецкой столицей тремя комиссарами на равных правах, причем каждая держава получала известный район для временного занятия своими войсками: мы должны были занимать верхний Босфор и Фанар {111}, где было местопребывание Вселенской Патриархии, французы занимали Перу, англичане, кажется, – Стамбул и Принцевы острова.

Для меня сразу же представилось тяжелое, если не безвыходное, положение, которое мне предстояло. Участвуя в управлении на равных правах с англичанином и французом, я рисковал оставаться всегда в меньшинстве, ибо интересы двух западных держав, которым не предстояло навсегда оставаться в Константинополе, были по существу в противоречии с интересами России; ведь последняя не могла не смотреть на временное положение, как на переходное к окончательному своему утверждению на проливах. Мне казалось, что наши союзники вправе требовать ограждения своих интересов, и что мы должны предоставить им в этом отношении полное обеспечение, но что разница положения представителя России и двух других держав должна быть установлена именно в этом отношении: русский комиссар должен быть признан как представитель новой верховной власти в крае, француз и англичанин должны быть сведены к роли защитников интересов своих правительств.

Я поспешил телеграфировать в этом смысле в Петроград и одновременно настаивал на необходимости туда приехать для личного обмена мнений с правительством и для образования штата сотрудников, по собственному выбору. Кроме затруднений международного характера, я опасался конфликтов между компетенциями военной и гражданской власти, а также разноголосицы между ведомствами. Со своей стороны, я твердо решил не принимать места, не уверившись, что я буду объединять на месте русскую правительственную власть. Я писал в Петроград, что если чиновник другого ведомства начнет вести свою политику, я в тот же день посажу его на пароход и отправлю в Россию, а что если это не понравится, то готов потом сам уехать со следующим пароходом.

Приезд в Петроград ставился мной как непременное предварительное условие, без которого я не считал возможным принять место. Мне отвечали, что я не успею, что тем временем Константинополь будет взят. Я ответил, что в таком случае прошу искать другого кандидата. Не получая нового ответа, я думал, что вопрос исчерпан и моя кандидатура снята, когда через Ниш проехал, направляясь к своему посту, новый посол в Риме М. Н. Гирс. По моей просьбе, он на сутки остановился в Нише. Из его слов я понял, что в Петрограде все еще рассчитывают, что я приму предложенный пост. В результате мне пришлось вновь подтвердить, что до приезда в Петроград я не могу дать никакого ответа. В результате Штрандтмана поторопили возвращением, а я выехал из Ниша в самом начале мая.