Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Обед был очень простой. На каждом столе были бутылка белого и бутылка красного вина. Другого не давалось. Разговор шел отдельный за каждым столом, только изредка великий князь перекидывался с кем-нибудь словом. После обеда все сразу опустело и я вернулся к своему милому хозяину Кудашеву.

В общем, впечатление людей, мною виденных, было добропорядочное, но, конечно, живой первостепенной силы, которая все это объединяла бы, не было. Тщетно было искать личность, которой хоть сколько-нибудь была бы по плечу роль, навязанная историей. Еще скорее великий князь, хотя, может быть, и не очень умный, но с рыцарской душой и способный не бояться ответственности, был единственной фигурой, на которой при всех его недостатках можно было с уважением остановиться, будь у него другой начальник штаба. К сожалению, Янушкевич в значительной степени парализовал качества великого князя.

На следующее утро я с поездом, в котором догнала меня жена, покатил дальше. Мы переночевали в Киеве и доехали до Бухареста. В общем, в Бухаресте была все та же картина веселого, беспечного города, сброда аферистов, шпионов, кокоток, шумной ярмарки с распродажей оптом и в розницу муки, керосина, чести и всего вообще, за что можно сорвать деньги.

Благодаря порче пути мы с большим опозданием проехали через Софию и на вокзале пробыли не больше четверти часа. Встретивший нас там Савинский [194]обещал приехать на этих же днях в Ниш. Нам нужно было обо многом договориться ввиду предстоявшего снова выступления держав, имевшего целью произвести наконец сдвиг на Балканах.

Общее положение в это время складывалось следующим образом. После очень долгих переговоров Италия наконец объявила войну Австрии в середине апреля 1915 года. Выступление дало повод сильному волнению в Сербии, благодаря слухам о чрезмерных притязаниях римского кабинета и о том, что ему удалось добиться согласия наших союзников и нашего на отдачу многих чисто славянских областей. Пашич сильно роптал на то, что ему не нашли нужным и возможным сказать об этом ни слова. В свое время, когда через Ниш проезжал Гирс [195], я воспользовался его кратким пребыванием, чтобы свести его с королевичем [Александром] и Пашичем, чтобы дать им некоторое удовлетворение и, в то же время, ознакомить его с сербскими желаниями. Раздражение против итальянцев выливалось в самой резкой, часто неприличной форме. Только благодаря такту осторожного барона Сквитти мелочные уколы и неприятности, которые ему делались на каждом шагу, не были раздуты им до размера инцидентов, способных испортить международные отношения. Раздражение против Италии переносилось и на союзников, и на Россию, с столь легким сердцем торговавших сербскими интересами.

Понятно, что все это не расчищало почвы для новых требований о крупных уступках в пользу Болгарии, с которыми державы думали обратиться к сербам. Переговоры с Италией велись настолько секретно, что их окончание было неожиданностью для всех и в первую очередь для Румынии. С начала войны между Бухарестом и Римом установилось, казалось, самое близкое единение. Нейтралитет, объявленный Италией, имел сильнейшее влияние на Румынию, решившую последовать тому же примеру. Влияние итальянского посланника в Бухаресте было несомненно. В Румынии сложилось убеждение, что обе державы одновременно оставят свой нейтралитет. Сам Братиано держался того же мнения, и для него было известной поддержкой чувствовать солидарность взглядов и интересов с Италией.

Вот почему он был неприятно озадачен, когда узнал о выступлении Италии, как о совершившемся факте. Он был не прочь также выступить, но не желал поступиться ни малейшей выгодой, которую можно выторговать; поэтому он поставил ценой своего выступления не только всю Трансильванию, но и всю Буковину и весь Банат, так чтобы будущая граница с Сербией шла по Дунаю.

Перед моим отъездом из Сербии в Россию Пашич не раз говорил мне, что не будучи осведомлен о притязаниях румын, он очень озабочен ими и надеется, что хоть в этом вопросе голос сербов будет услышан. Я получил из Петрограда тогда же разрешение сказать ему, что национальные интересы сербов будут приняты во внимание в переговорах с румынами.

Между тем наши союзники все сильнее и сильнее наседали на нас, чтобы добиться от нас уступок в пользу румын, выступлению коих придавалось преувеличенное значение. Наши дела шли в это время, все ухудшаясь. Только что полученное от союзников принципиальное согласие на завладение нами в будущем Константинополем было все время как бы укором и побуждением нас к уступчивости. Вообще считалось, что Константинополь настолько перевешивал чашу весов, что на другую приходилось нам бросать немало уступок. Таким путем от нас исторгли согласие на все, чего требовала для себя Италия, а теперь вымогали такое же согласие на притязания Румынии.

К сожалению, мы усвоили себе самую плохую тактику в этом вопросе. Мы цеплялись за мелочи, соглашаясь на главное. Время шло. У Румынии все меньше оставалось охоты выступать, по мере того как наши неудачи усиливались. Между тем она не прочь была хотя бы, в принципе, добиться от нас уступок в полном размере, оставляя за собою, сообразно обстоятельствам, право определить момент выступления. В этом торге мы запродали и Буковину и Банат, до Дуная, не добившись фактически того выступления Румынии, которое важно было именно в данный момент, а вовсе не вообще и не при всяких обстоятельствах.

В этих переговорах с Румынией лишний раз обнаружился, к сожалению, недостаток единения и близости между Ставкой и министерством. Уезжая из Петрограда, я не знал еще, чем кончатся переговоры. Видя, что мы стали на плоскость уступок, с которой не сойдем, я высказывался в том смысле, что пусть мы дадим румынам, что они требуют, но лишь ценой их немедленного выступления. К сожалению, именно это последнее условие не могло быть достигнуто.

Вскоре мне пришлось уже на личном опыте убедиться, что значило вести переговоры вчетвером.

Еще в то время, как я находился в Петрограде в мае месяце, державы снова повторили совместное представление в Нише и Софии. Сербам было предъявлено требование передать в руки держав полномочие сделать Болгарии за ее счет территориальные уступки в размере, который потребуется обстоятельствами, дабы достигнуть немедленного выступления Болгарии на нашей стороне. Державы не скрывали от Пашича, что под этой общей формулой они разумели Македонию в пределах договора 1912 года. За это Сербии обещалось в весьма общих выражениях приобретение при заключении мира обширных территорий с выходом к Адриатическому морю. Пашич категорически отклонил требование держав, добавив, что в случае их настойчивости он уйдет в отставку, но что едва ли в Сербии кто-либо согласится принять на себя ответственность за подобные уступки. Представление держав в Софии также не произвело ожидавшегося эффекта, и болгары запросили разъяснений. Так на этом дело пока остановилось, но наши союзники, в особенности англичане, решили довести его до конца.