Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Я ответил, что, разумеется, немедленно по телеграфу передам его вопрос, равно как и просьбу его поскорее на них ответить; лично я убежден, что договорная граница, к сожалению, не может быть изменена, в остальных же вопросах Россия постарается сделать все, что может для Сербии. Пашич, видимо, старался смягчить впечатление беседы накануне, когда ему трудно было совладать со своей горечью. Он мне сказал, что во всяком случае все, что сделает Сербия, она сделает только для России, и что глубокие связи о нами познаются в тяжелые дни сильнее, чем в дни благополучия. Его больше всего интересовали вопросы об определении побережья, которое отойдет Сербии в Далмации и Албании, а также размежевание в Банате. Он надеялся, что соглашение с Румынией еще не подписано нами, ибо без обеспечения Белграда сербская держава была бы лишена устойчивости. Он упоминал Бачку и Сирмию, Хорватию и горько жаловался на Италию.

Поездка министров не сразу состоялась. Вместо того в Ниш прибыл престолонаследник [Александр] с помощником начальника своего штаба Живко Павловичем, который был фактически почти полным руководителем армии ввиду болезненного состояния генерала Путника. После совещания с военными и министрами, Пашич видимо стал озабоченнее. Он особенно настаивал на том, что линия 1912 года не может быть принята без изменения. Впрочем, он не говорил последнего слова, ожидая ответа на поставленные им вопросы.

Мои иностранные коллеги собирались у меня ежедневно. Мне удалось убедить их телеграфировать своим правительствам в одинаковом смысле, настаивая на необходимости скорейшего точного определения сербских компенсаций, при том таких, которые говорили бы воображению сербов. Серьезная общая граница Сербии с Грецией могла бы быть достигнута только разделом между ними Албании, за вычетом Валлоны [198]с приземельем в пользу Италии. Далее необходимо было обещать Боснию и Герцеговину с прилегающим побережьем, Сирмию [199], Бачку, Славонию и Хорватию с прибережьем. Весьма сложным представлялся вопрос о Банате, ибо нам не было точно известно, уступлен ли уже он весь безвозвратно румынам. В этом случае представлялось важным сообщить хотя бы о результате, достигнутом этой ценой, ибо сербы придавали большое значение выступлению Румынии. В моих телеграммах в Петроград я высказывал убеждение, что если державы не в состоянии будут, благодаря упорству Италии, предоставить Сербии точное определение указанных выше компенсаций, то сербское правительство, со своей стороны, не сможет, даже если б того хотело, согласиться на требование держав, ввиду настроения армии и широких общественных кругов.

В самом деле, вопрос стоял очень просто: у Сербии требовали уступки принадлежавшей ей области, за которую было пролито много сербской крови. Уступка эта была вполне реальной. Между тем взамен ее делались обещания, самые туманные, на счет областей, которые еще требовалось завоевать и в которых сталкивались интересы Италии с интересами Сербии. Между тем вопрос шел не только о заманчивости крупных земельных приобретений, но и о племенном объединении южного славянства. Кроме того, Сербия не могла без тревоги смотреть на то, какие невозможные государственные границы сулили ей державы Согласия. В самом деле, на юге совместная граница с Грецией, которой особенно дорожили оба эти государства, как обеспечением против Болгарии, представлялась в виде узкого коридора, окруженного с обеих сторон враждебными элементами. Все стратегическое значение подобной границы сводилось к нулю. Далее, граница с Болгарией, согласно договору 1912 года, по мнению Пашича и военных сербских кругов, представлялась совершенно неудовлетворительной.

Правда, в этом вопросе аргументы сербов страдали одним коренным недостатком: они не могли не признать, что на эту самую границу они в свое время добровольно согласились, заключая договор с Болгарией. Я неоднократно отмечал это Пашичу. Последний возражал, что лично он никогда не хотел принимать ответственности за эту границу и что определенно заявил это покойному Миловановичу, который был главой Кабинета и руководителем переговоров с Болгарией во время заключения договора. Перемена лица, конечно, не могла развязывать государственную власть от принятого на себя обязательства; однако с тех пор договор был разорван по вине самой Болгарии, и сербы могли ссылаться на то, что факты подтвердили их убеждение в необходимости более прочных обеспечений против вожделений Болгарии.

Далее, отдача всего Баната румынам особенно больно отозвалась на сербах. Вся история их отношений с Австрией сложилась под вечной угрозой со стороны последней Белграду, и вдруг вместо этой старой угрозы являлась другая, со стороны Румынии. Между тем Белград был средоточием и хранилищем всей сербской культуры и значительной доли материального благосостояния. Можно было понять, что одним из существеннейших результатов войны в глазах сербов было наконец добиться обеспечения безопасности своей столицы, а тут им приходилось заранее мириться с мыслью, что румынская граница будет подходить вплотную к Белграду, отделяясь от него только Дунаем. Сербским деятелям и королю было особенно больно, что в этом вопросе Россия поступалась, как будто, их интересами.

Оставался вопрос Адриатики, и здесь Сербия наталкивалась снова, как в Албании, на соперничество Италии. Последняя не только выговорила себе присоединение чисто славянских областей, но и видимо заранее старалась всячески обеспечить себя на случай будущей борьбы с Сербией. Та часть побережья, на присоединение коего к Сербии римский Кабинет соглашался, должна была быть нейтрализована. В Боснии Италия приобретала стратегический ключ на случай войны с Сербией. Политикой Италии руководило явно не только желание приобрести преобладающее положение на Адриатике, которого Сербия не могла у нее оспаривать, но и чисто еврейское торгашество и нежелание допустить южнославянское объединение под эгидой сильной Сербии.

При таких условиях происходили переговоры между державами Согласия и Италией об определении компенсаций Сербии. Должен отдать справедливость моему итальянскому коллеге барону Сквитти, что со своей стороны он видимо старался сгладить остроту конфликта и стать на примиряющую точку зрения, несмотря на то, что сербы вымещали на нем досаду мелкими булавочными уколами, которые он переносил с мудрой снисходительностью. С нашей стороны было сделано все возможное, чтобы побудить римский Кабинет к уступчивости.

Положение осложнялось тем, что болгарское правительство, очевидно уже в то время связавшее свою судьбу с центральными Державами или готовившееся это сделать, начало военные приготовления вдоль всей сербской границы под предлогом маневров. Болгарский посланник в Нише, всегда придерживавшийся тактики отрицать самые неоспоримые факты, и в данном случае утверждал, будто вообще никаких приготовлений не делается. Этим, конечно, он только усиливал подозрительность сербов и горечь их по отношению к союзникам, побуждавшим их к жертвам, которые представлялись бесцельными и претили им.