Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

Я как-то зашел к министру путей сообщения Драшковичу. Это был один из вождей младорадикальной партии, наиболее значительный после Пашича член Кабинета, еще молодой, привлекательный своей горячностью, искренностью и в то же время не совсем обычной среди сербов деловитостью. Драшкович с видимым волнением, чуть не со слезами говорил мне о предстоящем решении. В его словах чувствовалось убеждение в том, что требуемая от сербов жертва бесполезна, что болгары не пойдут навстречу союзникам, не нападут на турок, а будут выжидать лишь минуту напасть на сербов. Тщетно я убеждал его, что, даже если это предположение верно, Сербия ничем не рискует, ибо обещание Македонии болгарам обусловлено их выступлением на стороне держав Согласия и падает в случае их отказа. Драшкович настаивал на том, что единственный способ увериться в Болгарии, это – предъявить ей ультиматум с требованием выступить немедленно, под угрозой вооруженных действий против нее в случае отказа. В сущности, упорство сербов удовлетворить требования держав объяснялось не только безусловным недоверием к Болгарии, но и не полным доверием к самим союзным державам. У сербов все время было опасение, что державы могут ими поступиться и не защищать от насилия болгар.

Я и забыл сказать, что перед совместным заявлением представителей держав в Нише был предпринят еще один шаг: Государь, английский и итальянский короли и президент Французской республики поручили нам передать текст своих личных обращений к королю по тому же вопросу. Сначала было предположено адресовать телеграммы на имя наследника в его качестве регента, но мое представление о том, что лучше связать имя старого короля, чем будущего монарха Сербии, с воспоминанием о тяжелой земельной жертве, было принято во внимание, и все четыре посланника передали Пашичу телеграммы на имя короля 28 июля.

Тексты телеграмм были одинаковы только от Государя и английского короля [Георга]. Итальянская телеграмма невыгодно отличалась от них. Ответы сербского короля были вручены Пашичем каждому из нас 18 августа. Телеграмма на имя Государя была составлена в самых теплых выражениях. В ней король выражал благодарность и признание всех жертв, понесенных Россией ради Сербии, и высказывал готовность сделать все, что было в его силах, в качестве конституционного монарха, чтобы удовлетворить союзников. Вручая мне текст телеграммы, Пашич сказал с довольной улыбкой: «Завтра я передам Вам ответ на предложение держав. Думаю, что Вы будете довольны».

Не знаю, зачем понадобилось старику вводить меня в заблуждение. Вероятно, тут действовала неискоренимая привычка к хитрости. Как бы то ни было, хотя слова Пашича невольно вселили в меня некоторую надежду, однако, передавая их в Петроград, который я старался возможно больше держать в курсе на счет всех перипетий переговоров, я добавлял, что считаю необходимым предостеречь против полной уверенности в благоприятном ответе на наши требования до получения его текста.

Эта предосторожность оказалась, к сожалению, далеко не излишнею. На следующий день, т[о] е[сть] 19-го августа, Пашич вручил нам по частям обширную ноту. Сербы соглашались, но лишь в принципе, на линию 1912 года. Нельзя не признать, что они шли на крупную уступку, о которой раньше и слышать не хотели. Однако в убеждении держав, болгар можно было заманить только линией 1912 года без всяких изменений. Это было для них вопросом еще более самолюбия, чем материального порядка. Между тем сербы выставляли следующие поправки: 1) города Скоплье и Овче Поле должны быть ограждены стратегической границей, которая будет определена; 2) Сербия оставляет за собой Прилеп в силу исторических воспоминаний; 3) общая граница с Грецией начинается с высоты Перистера и Суха-Планины, продолжаясь к западу до пункта, который будет определен. Город Битоли остался бы, однако, вне сербской территории.

Свои уступки сербы сопровождали довольно продолжительным пояснением, в коем доказывалось, что уступаемые Сербией земли суть сербские по своей истории, племенному составу и завоеванным на них правам. Было очевидно, что сербское правительство, считая себя вынужденным в данную минуту сделать уступку, тщательно оговаривало свои права в будущем. Кроме того, самая уступка была осуществлена рядом требований, невыполнение коих должно было лишить силы эту уступку.

1) Болгария должна была в кратчайший срок напасть на Турцию и фактически помочь взятию Константинополя и проливов.

2) Державы должны были, сверх всего обещанного, обеспечить Сербии Хорватию с г. Фиуме, заявить, что словенские земли получат право свободно определять свою участь; западная часть Баната, необходимая для защиты Белграда и долины Моравы, должна быть присоединена к Сербии.

Были и другие пункты, касающиеся признания за Сербией, в качестве союзницы, права участвовать в переговорах при заключении мира, регулирования финансовых вопросов, гарантий беспрепятственного транзита сербских грузов к Эгейскому морю. Передача Македонии могла иметь место лишь после того, как Сербия войдет в обладание новыми землями и будут урегулированы вопросы, касающиеся обеспечения прав и интересов сербского населения, которое останется в Македонии.

Сербский ответ подействовал на меня самым удручающим образом. И раньше, конечно, я сознавал, что изо всей этой каши, заваренной англичанами, нельзя ожидать ничего хорошего, но я напрягал все усилия, чтобы добиться невозможного. До последней минуты я не терял надежды, а теперь все рушилось. Я, главное, не мог в душе простить Пашичу его ненужную хитрость со мной накануне, когда он сказал, что я буду доволен его ответом. Чтобы показать ему, насколько я недоволен, я совершенно прекратил мои ежедневные посещения к нему, тем более что они представлялись совершенно бесполезными. По всем делам я обращался к Иовановичу. Конечно, я продолжал телеграфировать, предлагать разные способы воздействия на сербов, но делал это без особого убеждения, а просто по чувству долга. Одно, на чем я продолжал настаивать со всей силой, но с прежним неуспехом, это – на безотлагательной посылке союзных войск и занятия ими линии Вардара и Салоник. Свои впечатления я изложил в частном письме на имя товарища министра иностранных дел А. А. Нератова [201]. Привожу его здесь.

«Я старался возможно подробнее осведомлять министерство о трудностях и условиях, в которых велись здесь переговоры, имевшие пока столь неудачное окончание. Со своей стороны, я, конечно, делал все, что мог. До конца я не терял надежды на благополучное разрешение, хотя и сознавал, насколько слаба эта надежда. Неожиданным для меня сербский ответ был скорее по своей резкой и неподходящей форме, чем по содержанию. Мне очень неприятно, что так плохо справился со своей задачей.