Григорий Трубецкой - Воспоминания русского дипломата

В Англии росло сильное недовольство против всего, что предпринято было до тех пор на Балканах. Морская катастрофа, стоившая нескольких броненосцев союзникам, только еще сильнее подчеркнула неудачу всего замысла форсировать проливы, – неудачу, стоившую уже десятки тысяч жизней. В Англии все определеннее складывалось убеждение, что без привлечения Болгарии на нашу сторону все предприятие должно рухнуть. Ставился даже срок – до начала осенних ветров, при коих движение судов, снабжающих десантную армию, должно было крайне затрудниться. Кроме того, в Англии были очень сильны традиционные симпатии к болгарам. Права последних на Македонию признавались непререкаемыми. Англичане сильно упрекали свое правительство в слабости и неумении добиться своего на Балканах.

Во главе оппозиции стояла «Times». В конце концов, чувствуя свое положение шатким, Грей решился на совершенно небывалую меру. На Балканы был послан с официозной миссией бывший редактор «Times»’а Валентин Чироль, блестящие корреспонденции коего из Индии, Дальнего Востока и других мест стяжали ему весьма авторитетное имя. Я раньше познакомился с Чиролем во время поездки делегации английских общественных деятелей в Россию, если не ошибаюсь, в 1911 году и восхищался его статьями в «Times».

Чироль прибыл на Балканы с секретарем из Foreign Ofce’а [196]. Он сносился шифром о Греем, и вся его поездка носила открыто официозный характер. Он проехал в первый раз через Ниш в Софию и Бухарест еще до моего возвращения из России. Я увидел его впервые уже после того, как он на местах набрался впечатлений и обменялся взглядами с руководящими деятелями. Он завтракал у меня, и мне пришлось не раз беседовать с ним об общем положении. О Дарданельской экспедиции он говорил с нескрываемым раздражением и сказал мне, что она была затеяна «с преступным легкомыслием». Было ясно, что так или иначе англичане хотят выйти из тупика, в который зашли, и что они для этого на все готовы. Однако впечатления с мест не сделали Чироля оптимистом. Из разговоров с Пашичем и наследником он убедился, что добром добиться от них уступки не удастся. С другой стороны, и в болгарах он встретил мало готовности откликнуться на предложения держав и, по-видимому, понял, что корень затруднений вовсе не в одних сербах. Он был настолько умен и порядочен, что признался мне в том, что иначе представлял себе дело и что не знает, что в конце концов выйдет из всей этой каши, которую он, однако, сам, если не заварил, то помог заваривать.

В двадцатых числах июля представители держав Согласия снова получили предписание сделать совместное энергическое представление Пашичу о необходимости уступить Македонию в пределах договора 1618 года. В тексте представления говорилось о громадных жертвах, понесенных союзниками в войне, предпринятой, между прочим, за сохранение независимости Сербии. Сербия должна признать и для себя необходимость жертв для достижения общей цели.

Привлечение Болгарии представлялось существенным фактором; между тем без значительных компенсаций в ее пользу не только нельзя рассчитывать на это содействие, но можно опасаться такого рода действий Болгарии, которые серьезно угрожали бы как общему положению, так и в особенности Сербии. В силу этих соображений союзники признавали себя вынужденными требовать от Сербии согласия на уступку по окончании войны бесспорной зоны Македонии Болгарии, если последняя немедленно окажет вооруженную поддержку союзникам. Последние высказывали готовность обязаться перед Сербией, что она получит за это по заключении мира на Адриатическом море, в Боснии и Герцеговине и в иных местах, обширные компенсации, которые вполне удовлетворят наиболее важные политические и экономические ее вожделения. Уведомляя о своем решении довести до сведения Болгарии о компенсациях, которые она получит как в Македонии, так и во Фракии и других местах по окончании войны, союзники добавляли, что Сербия, в свою очередь, получит то, что ей обещано, лишь при условии, что она не будет препятствовать компенсациям Болгарии. Нота заканчивалась обещанием, что «во всяком случае между Сербией и Грецией будет сохранена общая граница».

Ознакомившись с текстом заявления за три дня до вручения его Пашичу, я телеграфировал в Петроград, что наше выступление, на мой взгляд, заранее обречено на неудачу, ибо державы почти ничего не прибавили к тому, что ими было уже оказано в мае. Мне казалось, что единственный шанс успеха заключался в точном определении тех компенсаций, на которые может рассчитывать Сербия. Мой взгляд опирался на беседу, которую я имел с Иовановичем, который определенно высказался в этом смысле. Со своей стороны я, конечно, делал все, что только мог, чтобы убедить сербов в необходимости уступки, хотя и трудно было надеяться, что это может удастся.

23 июля мы все четыре посланника по очереди перебывали у Пашича для вручения ему заявления. Я всегда говорил с ним с полной откровенностью и в данном случае не изменил этой привычке. В дружеской, но твердой форме я сказал ему, что отказ на наше требование создаст для него ответственность, гораздо более серьезную, чем та, которую он опасается принять, выразив согласие. Дело идет о будущности Сербии и ее отношений с Россией. Я повторил ему то, что уже говорил Иовановичу, а именно, что надо отдать себе ясно отчет в том, каких жертв требует война от каждого союзника. Аргументы племенных прав, сентиментальные соображения – все это должно стушеваться перед законом железной необходимости, который правит войной. Если в этой беспримерной войне, начатой из-за Сербии, последняя откажет России в жертве, которая в конце концов необходима для тех же сербов, – ибо они более всех заинтересованы в сдвиге Болгарии, – то какое же оправдание будет иметь для нас союз с Сербией? Ведь не правы ли окажутся те, кто скажут, что Сербия сама доказала свою бесполезность для России. Пашич был крайне взволнован, но, как всегда, сдержан. Он ответил мне, что сознает, что для Сербии стоит вопрос жизни и смерти, но что лучше с честью погибнуть, чем идти на самоубийство. По его мнению, требование держав едва ли окажется возможным удовлетворить, однако вопрос требовал обсуждения с министрами, вождями партий, королем [Петром I] и наследником [королевичем Александром].

На следующий день, утром 23 июля, Пашич пришел ко мне сказать, что он вместе с министрами выезжает в Крущевац к наследнику и в Тополу к королю, чтобы обсудить заявление держав. Он сказал, что, не предрешая результата совещания, он считает главными элементами при обсуждении следующие вопросы: 1) определение компенсаций, на которые может рассчитывать Сербия, столь же точное, как и определение жертв, которые от нее требуют; 2) признают ли державы договорную линию 1912 года как sine que non [197], или она может быть изменена? и 3) что разумеют державы под общностью границы между Сербией и Грецией, каково будет протяжение этой границы и где она намечается?